Маковое Море

Позже родственник усопшего сказал, что все сделали по правилам — перед погребением в море тело омыли. Даже самые вздорные и завистливые согласились, что в этой знаменательной победе огромная заслуга Дити.

Лишь Калуа не особенно радовался.

— Бхиро Сингх уступил, но шибко злится. Спрашивал, кто все это затеял, не та ли баба, что уже доставляла неприятности.

Взбудораженная успехом Дити отмахнулась:

— Чего он теперь сделает, когда мы в море? Назад не отправит, верно?

* * *

— Прибрать бом-кливер! Тан фулана джиб!

Ветер крепчал, и почти все утро шхуна, распустив паруса, шла крутым бейдевиндом[120]. Однако днем разыгравшиеся волны уже перехлестывали через борт. Очарованный мощью судна Захарий так и шел бы полным ходом, но капитан велел прибрать паруса.

— Страхуй! Саб тайяр!

Обычно бом-кливер отвязывал один матрос, самый быстрый и ловкий. Он забирался почти к клотику фок-мачты, чтобы распустить кливер-галс, а матросы внизу стягивали парус и крепили его к утлегарю. Джоду справился бы и один, но тиндал Мамду не любил работу внизу, особенно когда тридцатифутовая балка то и дело ныряет в воду и все, кто в нее вцепился, промокают насквозь. Под предлогом проверки старшина тоже влез на мачту и удобно расположился на рее, пока Джоду возился с леером.

— Стягивай! Даман тан чикар!

— Держись! — Предупреждение Мамду поступило именно в ту секунду, когда распустился узел кливер-галса.

Словно охваченный паникой, парус вздыбился, как загнанный лебедь, что неистовым биением крыльев пытается отогнать хищника. Джоду успел прильнуть к мачте, обхватив ее обеими руками. Матросы внизу стягивали кливер, но им мешал сильный ветер, и парус неистовствовал, будто пытаясь куснуть юнгу за пятки.

— Видал? Не так уж и легко, — поучительно сказал Мамду.

— А кто говорит, что легко?

Джоду соскользнул по мачте и спиной к тиндалу уселся на рее. Море было исполосовано широкими черными тенями, отмечавшими прогалы между волнами. Наверху мотало сильнее — казалось, ты сидишь на раскачивающейся пальме. Джоду крепче ухватился за тросы — если грохнешься в море, это верная смерть. Чтобы развернуть шхуну при таком ветре, уйдет не меньше часа, а потому никто не станет менять курс, ибо шанс спасти утопающего будет ничтожен. Но опасность лишь добавляла специй в пьянящий напиток высоты.

Мамду был того же мнения.

— Хорошо здесь! А бедолаги внизу вдосталь накупаются! — Старшина показал на утлегарь, который ласкары называли «дьявольским языком», он слизнул немало матросских жизней. — То-то Гхазити радость!

«Язык» вместе с оседлавшими его ласкарами то и дело окунался в волны, а, вынырнув, окатывал водяными фонтанчиками гирмитов, выбиравшихся из трюма на дневную кормежку. Сквозь переплетение снастей Джоду разглядел две фигурки в сари, присевшие на корточки возле баркаса. В одной из них он признал Мунию, которая, судя по наклону головы, тоже на него смотрела.

Этот перегляд не ускользнул от внимания Мамду, и он ткнул Джоду локтем в ребра:

— Опять на девку загляделся, дубина?

— Чего, уж и поглядеть нельзя? — набычился Джоду, удивленный строгостью тона.

— Слушай, парень, ты не скумекал, что ли? Ты ласкар, она кули, ты мусульманин, она неверная. Тебе ничего не доспеется, кроме порки. Усек?

— Че так серьезно-то? — рассмеялся Джоду и продолжил. — Да и какой вред, если маленько похохмить? Так быстрее время летит. Сам говорил: Гхазити в моем возрасте творила что хотела — дескать, ни одной койки не пропустила.

— Тьфу! — Старшина длинно сплюнул по ветру, послав плевок точно за борт, и хмуро проговорил: — Раз не сечешь разницы, то, пожалуй, стоит отлучить тебя от мачты.

* * *

Даже в ручных кандалах А-Фатт поражал своей сноровкой. Мало того, что он ловил мух на лету — не прихлопывал, а именно ловил двумя пальцами, — так еще умудрялся делать это в темноте. Бывало, ночью Нил безуспешно отмахивался от мухи или комара, и тогда А-Фатт перехватывал его руку и просил полежать спокойно:

— Тсс! Дай послушать.

Просить тишины в камере было нелепо — куда денешься от скрипа корабельных досок, плеска воды под днищем, топота матросских ног на палубе и голосов гирмитов за переборкой? Однако А-Фатт как-то исхитрялся отключиться от одних звуков и сосредоточиться на других; стоило насекомому вновь подать голос, как рука китайца выстреливала в темноте, и гуденье или жужжанье прекращалось. Не имело значения, если злыдень сидел на Ниле, китаец умудрялся сцапать его так, что ощущался только легкий щипок.

Однако нынче он шикнул не из-за жужжанья или шлепков Нила.

— Тсс! Слушай.

— Что?

— Слушай.

Внезапно звякнули кандалы, а затем раздался неистовый пронзительный писк. Потом что-то хрустнуло, точно сломанная кость.

— Что это?

— Крыса.

В камере завоняло, когда А-Фатт, сняв крышку, бросил дохлую тварь в парашу.

— Не постигаю, как ты их ловишь голыми руками, — сказал Нил.

— Обучен.

— Ловить мух и крыс?

— Нет, — усмехнулся А-Фатт. — Слушать.

— Кем обучен?

— Учителем.

Нил, имевший кучу наставников, не мог представить себе того, кто обучает столь необычному навыку.

— Что же это за учитель?

— По боксу.