Маковое Море

Пытаясь развернуться, Захарий приналег на весла, но корма уже так осела, что лодка не слушалась. До буйка оставалось футов двадцать, он был хорошо виден даже в быстро сгущавшихся сумерках, однако течение утаскивало лодку на середину реки. Швартовочный трос, дразнивший своей близостью, гарантировал спасение, но прогал между ним и лодкой быстро увеличивался. Даже хороший пловец не совладал бы с течением, чтобы добраться к тросу, прежде чем ухнет приливная волна. Оставалась надежда на чью-нибудь лодку, но река, обычно кишевшая судами, была зловеще пуста. Захарий оглянулся на шхуну — боцман Али уже все понял и командовал ласкарами, которые торопливо спускали бортовую шлюпку. Однако быстрее чем за пятнадцать минут им не управиться, а тогда уже будет поздно. Захарий глянул на берег, с которого в беспомощной тревоге за ним наблюдала толпа рыбаков, лодочников и зевак. Уже слышался рокот приближавшегося бора, и всякий, кто сунется в воду, рисковал бы своей жизнью.

Одно было ясно: оставаться в тонущей гичке нельзя. Захарий скинул разбухшие башмаки и сорвал с себя полотняную рубаху. Он уже был готов плюхнуться за борт, когда с берега соскользнула узкая лодка; суденышко так стремительно врезалось в воду, что по инерции покрыло половину расстояния до терпящей бедствие гички.

Это придало сил, и Захарий поплыл навстречу лодке, безостановочно молотя руками. Лишь услышав крик «Зикри-малум!», он поднял голову и увидел Джоду, который через борт подавал ему руку. Рокот бора уже превратился в рев. Захарий перевалился в лодку. Джоду сунул ему весло и показал на маячивший впереди буек — волна подошла так близко, что о береге нечего было и думать.

Захарий глянул через плечо: на них накатывала водяная стена с белым пенящимся гребнем. Он бешено заработал веслом и больше не оглядывался до самого буйка. Бор вздыбился, словно готовясь к прыжку.

— Зикри-малум! — Джоду уже вывалился в воду и захлестнул лодочную веревку за крюк на макушке скользкого от тины буйка. — Прыгай!

Они еще успели обвиться веревкой и, ухватившись за железный обруч буйка, набрать в грудь воздух.

Вдруг наступила тишина, оглушающий рев превратился в неимоверную тяжесть, которая расплющила их по железяке, облепленной рачками в острых панцирях. Тяжелый буек ушел под воду и, дернувшись, закружился на цепи. Потом, словно воздушный змей, подхваченный ветром, резко сменил направление и поплавком выскочил на поверхность. Захарий прикрыл глаза и ткнулся лбом в железный обруч.

Отдышавшись, он протянул Джоду руку:

— Спасибо, дружище…

Тот шлепнул его по ладони и, сверкнув ухмылкой, бешено заиграл бровями:

— Навались! Абажур!

— Точно! — рассмеялся Захарий. — Полный абажур!

Лодка чудом не пострадала, и Джоду, доставив Захария на «Ибис», вернул ее хозяину.

Сложив руки на груди, первый помощник стоял на палубе.

— Ну что, будет с вас, Рейд? Может, передумали? Еще не поздно списаться на берег.

— Протрите глаза, мистер Кроул, — роняя капли, ответил Захарий. — Я здесь. Так что куда «Ибис», туда и я.

Часть третья Море

16

Поутру Дити вышла к лагерному причалу и первой увидела лодки. С губ ее сорвался леденящий душу пронзительный крик; не успело эхо его угаснуть, как весь лагерь был на ногах. Переселенцы выбирались из хижин и шли к причалу — удостовериться, что это не сон, что и впрямь наступил день отъезда. Теперь сомнений не осталось, и лагерь загудел; люди суетились, собирая пожитки, снимая с веревок белье, разыскивая запропастившиеся кувшины и горшки. В суматохе они не вспомнили о заготовленных прощальных ритуалах, однако сама суета превратилась в некий обряд, имевший целью не столько положить конец сборам (нехитрый скарб уже не раз увязывался в тюки, все давно было собрано), сколько выразить благоговение перед божественным откровением в тот долгожданный устрашающий миг, когда пелена неопределенности прорвана, но возникает загадочная тьма неизведанного.

Охранники палками подбадривали тех, кто испуганно забился в угол, и разгоняли с лагерных дорожек кучки переселенцев, обрывая их взбудораженный шепоток. В женской хижине царил сумбур, и Дити, забыв о собственных страхах, взяла на себя руководство отъездом, ибо Ратна и Чампа испуганно жались друг к другу, Хиру каталась по полу, повитуха Сарджу зарылась лицом в свои драгоценные узлы, а Муния не нашла иного времени, чтобы вплетать кисточки в косы. Пожитки Дити были давно уложены, а потому она целиком посвятила себя тому, чтобы окриками, тычками и, если требовалось, пощечинами привести в чувство подруг. Командирство ее оказалось настолько успешным, что к появлению Калуа весь багаж до последнего горшка и лоскутка был упакован и грудой высился у входа.

Подхватив свой тюк, Дити возглавила процессию женщин, тщательно задрапированных накидками. Они держались следом за Калуа, торившим дорогу сквозь переселенческую толчею. На причале Дити разглядела Ноб Киссина-бабу, чьи волосы сияющими локонами рассыпались по плечам. Он приветствовал женщин, точно старших сестер, и велел первыми усадить их в лодку.