Макет мироздания

Вязкий, текучий, заряженный невероятной энергией покой, пришедший извне, рожденный внутри одновременно. Ясность, сияние, огненный, текучий мир, в котором душе невероятно легко, в котором тело невесомо, превращено в любовь.

Проникая в себя, его сознание обрело чувство цельности, единения с безличным и чудесным миром, недостижимое ни с помощью логики, ни с помощью рассудка. Его волевое воспринимающее «Я» двигалось внутрь себя. Его сознание возвращалось домой, к настоящему источнику комфорта, силы, удовольствия. Разотождествляясь с собственными образами, идеями, с прошлым и будущим, он получал невероятный заряд свежей энергии, получал свободу погружаться к настоящему источнику самого себя. Поток сознания вышел из привычных берегов, в один миг наполняя его чувством совершенного отдыха и обновления, освобождая душу от бессмысленных обязательств и надежд.

Причина и следствие больше не были связаны, каждый миг заполнился свежестью. Время уже не двигалось вперед, оно мягким потоком увлекало сознание вглубь, открывая новые возможности легкого, свободного существования. Чудесное воскресало на грани между прошлым и будущим, обволакивая его осязаемой и люминесцирующей тишиной. Невесомость, как теплая река, увлекала и затягивала в состояние невероятной раскованности, освобождения от серьезности и готовности бороться.

Раствориться без обязательств, без привычек, словно зависнув в первой фазе сердечного ритма, в начале возникающих мыслей и желаний, в начале ликующего сознания, и наслаждаться внутренней свободой, всецело наслаждаться теплым присутствием Вселенной…

Раствориться, чтобы стать невидимкой без лица, когда энергия жизни движется снизу вверх легко, не встречая сопротивления, выплескивая сознание за границы физического тела, растворяя его, как аромат в воздухе…

В мир потекла темнота. Она просачивалась сквозь счастье, сквозь свет — густая черная масса шевелящихся щупалец. Они жадно тянулись к нему — а он беспомощно завяз в этом проклятом свете!

Анмай бешено забился. Он знал, что это конец, смерть, что больше не будет ничего. Его сознание, его память — все исчезнет, словно не существовало никогда.

Тьма залила уже полмира, нависла над ним, не чувствующим уже ничего, кроме безысходного ужаса. Один из колыхавшихся жгутов скользнул вниз, коснулся нагого живота. Это прикосновение обожгло его холодом, оно оказалось столь реальным, что все мышцы Вэру сжались до боли — шевелиться он не мог. Темнота тянулась к лицу, к расширенным от ужаса глазам, которые он даже не мог закрыть — но не могла их коснуться, потому что перед ними горел огонь. Она клубилась вокруг, свет погас и только слабый блеск огня не давал ей поглотить беззащитное тело.

Рядом мирно спал Айэт, положив голову на руки, одна босая нога была поджата. Над ним тоже клубилась темнота, но не хищно. Вокруг юноши парило сияние, другое — Анмай не мог понять разницы.

Темнота окружила Вэру, желая наполнить собой. Уже не боясь огня, она потянулась к нему, обволакивая, проходя сквозь него. Коснувшись кожи, тьма мучительно жгла, но на самом деле она была прозрачной — Анмай увидел себя, словно отраженным в бесчисленном множестве зеркал — других себя, иногда похожих, иногда очень странных. Он всматривался в них, все глубже, пока вдруг не оказался в пустоте.

Теперь он летел. Внизу зияла пропасть, он парил возле безмерно высокого скалистого обрыва. Под ним тянулась бесконечная равнина — огромная река, затопленные леса и болота. По выступу скалы шли люди, очень много, шли в никуда. Он мчался, обгоняя их, и ему по-прежнему было холодно. В безликой толпе он увидел знакомое лицо — большеглазое худое лицо Маонея Талу, его мертвого друга. Когда тот стал подниматься к нему, Анмай проснулся.

* * *

…Он стоял в подвале Цитадели, у того самого ядра деформатора, в котором юный Анмай хотел увидеть будущее. А сейчас он, взрослый, вновь корчился в мертвом свете, пытаясь войти в обжигающее синее пламя. Эта боль была реальной, столь сильной, что он не мог дышать — все мышцы свело судорогой. Он сунул в испепеляющее пламя лицо, руки, всю голову — лишь бы избавиться от мучений. Но они стали лишь сильнее. Боль придавила его страшной, невыносимой тяжестью, сердце останавливалось, он потерял сознание…

* * *