Макарыч

Но ответа нет, лишь злая поземка шелестела по крыльцу. Лизала его собачьим шершавым языком.

Скреблась в окно убогой нищенкой. Да испуганный Жак вылез из-под лавки. Повел носом. Завыл на всю избу. Заплакал, кинулся к Марье, лизал ее руки, лицо. Потом в дверь бросился, кусал ручку, не скоро та поддалась. Но пес тут же рванулся в тайгу за хозяином. Он бежал по лыжне, а из глотки вместо лая визг рвался. Да глазам было жарко, как летом в городе.

Макарыч успел уйти далеко. Но пес, забыв о холоде, перепрыгивал коряги, не обращая внимания на спугнутых зайцев, куропаток. Торопился. Когда ему становилось невмоготу, пес останавливался, глотал снег жадно, часто. И снова бежал.

Макарыч удивился и обрадовался, увидев его.

— Батюшки! Насмелилси?

Но Жак заскулил, повернул морду назад, умолял Макарыча вернуться домой.

— Ну, пошли со мной, коль нагнал. Ну, шельмец, ну порадовал, — не понял лесник, он хотел было идти дальше, но Жак загородил ему дорогу. Залаял на хозяина зло, осуждающе. — Чево ты?

Но пес не пускал.

— Ай сбесилси?

Собака крутилась на месте, а потом, ухватив лесника за штаны, к дому потянула.

— Бес те, каналья, в бок, — оттолкнул собаку Макарыч.

Его удивляло поведение Жака, но понять лесник никак не мог, что с тем случилось. Почему, догнав, идти с ним не хотел. Даже дорогу загораживал. За штаны держал, рычал. О Марье почему-то не вспомнил. Не вспомнил, что Жак никогда даже с ним не любил выходить на обход. Один и тем более.

А пес лаял, словно пытался что-то сказать. Очень важное. Но никак не мог. И злился на себя за непонятливость хозяина.

Макарыч бранился, но Жак не хотел его понимать. Тогда лесник попробовал оттолкнуть пса. Но тот увернулся, ухватил за штанину покрепче.

— Сгинь, сатана!

— Р-р-р…

— Отыдь! Пришибу!

И тогда пес отошел в сторону. Повернул морду туда, откуда начался лыжный след. И завыл…

— Ты што? Спятил?

Но Жак продолжал выть.

— Чево, как по покойнику?

Пес уходил, задрав морду, воя надрывно.

И только тогда, испугавшись его голоса, лесник повернул назад. Заторопился к зимовью. Но, опережая его, обрадованный тем, что его поняли, впереди хозяина бежал пес. Рыжая спина Жака мелькала огненной точкой. Лесник еле поспевал за ним.

Вскоре они приблизились к избе. Макарыч, завидев открытую дверь, испугался. Едва сняв лыжи, вбежал в зимовье.

— Марья!

Женщина лежала на полу.

— Марьюшка!

Но та молчала.

Лесник тихо подошел к ней.

— Мать… — и понял все.

Лицо женщины пожелтело. Она уже остывала. Руки, сжатые в кулаки, словно пытались удержать тепло. Но оно ушло из нее вместе с жизнью.

— Марья! Как жа так, голубушка, зачем ты ушла от мине? Чем прогневил?

И впервые жена ему ничего не ответила. Не смогла рассказать, как болело сердце. Как могла перенести любую боль, но эту не пересилила. Как, режущая, она сломала ее сразу, не дав в последний раз глянуть на мужа, дожить до его возвращения. Не сказала, как трудно было расставаться с жизнью без дыхания. А ведь недоставало самой малости — глотка воздуха. Его так много было вокруг! Но не для нее. Внутри уже все занемело, не слушалось. Простилось с жизнью. В глазах потемнело. И непонятно было, где умирает она: в избе, где прожила столько лет, или в ночной тайге, так и оставшейся чужою. Лишь жгучая грусть о Макары- че не проходила. Ее не могла заглушить никакая боль. Она силилась вспомнить слова мужа о сиротстве среди людей. Но не успела.

Макарыч не мог сейчас ни о чем думать. Все мысли в голове перепутались. Он сидел возле мертвой Марьи, и ему не верилось в ее смерть. Он подставлял зеркало к ее губам. Пытался услышать хоть слабый стук сердца. Иногда ему казалось, что он слышит его. И тогда он принимался тормошить жену. Пытался разжать ей зубы, чтоб влить лекарство. А потом понял — стучит его собственное испуганное сердце.

— Мать! На што мине единым покинула? Как я без тибе? Жисть-то давно опаскудела. Возьми с собой, — просил лесник.

Губы Макарыча застыли в крике. Он мог перенести многое. Но почему смерть разлучила их? Почему забрала ее раньше? Макарыч взял в руки голову жены. Ох, как она тяжела! Много, знать, забот унесла с собой. Много дум. Плотно сжаты губы. Смерть тяжкой была. Да и брови сдвинуты. Будто осерчала на кого перед кончиной.

— Марьюшка, радость моя последняя! Невенчанная зорька моя. Покинула! Разе знамо было, што видел впослед тибе? Ить и не ведал об том. Думал, все по добру будет, как всегда, а оно вона… Ты-то, касатка, не пожалилась. Хочь верно чуяла. Умолчала. И я-то! Эх! На што мине ноне морока? С тобой жисть была. А без тибе?

Лицо жены смерть сделала строже, печальнее. Не обезобразила. Лишь подчеркнула тенью каждую морщину. Сказав о пережитом, прожитом. И поставила точку.

Лесник опустил голову жены. На руки ему коса упала. Обвила ее тяжелым кольцом.

— Не печальси. Чую, смертушка нас вот-вот повенчает. В пару скует.

Макарыч встал. Шатаясь, к столу подошел. Потом снова к жене вернулся. Перенес ее на лавку. В изголовье свечу зажег:

— Токо так и дано тибе было упокойной при мине побыть. Все ты што-то хлопотала. Ноне не ведай боле забот. Спи…