Макамы

Мы возвращались из Армении, закончив торговые дела, и вдруг пустыня нас к детям своим привела. Разбойники остановили наших верблюдов там, где одни лишь страусы бродят, очистили наши тюки, так что вьюки стали для наших верблюдов совсем легки. Нас ремнями крепко связали, животных наших угнали. В руках у злодеев оставались мы целый день, когда же землю укрыла тень, когда ночь распустила свои хвосты и звезды свои веревки протянули к нам с высоты, злодеи покинули нас в пустыне в полном унынии.

А когда заря отодвинула покрывало стыдливости, и ее румянцем был небосвод озарен, и меч утра был из ножен тьмы извлечен, осветило нас солнце, друг на друга похожих — покрытых лишь волосами да собственной кожей. Долго мы по пустыне блуждали, опасности нас окружали, и наконец — о великое благо! — приютил нас город Мерага. Мы смогли там немного отдохнуть и отправились в путь, каждый своей дорогой, но, охваченные тревогой, старались кого-нибудь в попутчики взять, чтобы друг друга защищать.

Со мною отправился юноша, с виду униженный, судьбою обиженный, в ветхой одежде, а звался он Абу-л-Фатх Александриец. Мы решили сначала поискать еды и увидели недалеко от дороги печь, разожженную ветками гады[138], в которой пеклись лепешки. Александриец попросил у кого-то горсть соли, потом подошел к печке и сказал хлебопеку:

— Дай мне поближе подойти, я очень озяб в пути!

Протиснувшись к топке, он сразу стал рассказывать людям о своих невзгодах и бедствиях и об их печальных последствиях, сам же тихонько из-под полы в топку время от времени соль подсыпал, так что огонь от нее трещал и беспокойство у людей вызывал. Наконец хлебопек на него закричал:

— Подбери свой подол, бродяга паршивый, ты испортил нам хлеб своей одеждой грязной и вшивой!

Потом вытащил из печки две крайние лепешки и швырнул на пол. Абу-л-Фатх подобрал лепешки без лишних слов — и был таков.

Я поспешил за ним, восхищенный, его хитростью пораженный. Он сказал:

— Это неудивительно, ведь хитрость при бедности простительна. Потерпи ты еще немножко, право, я к этому хлебу добуду приправу.

Направился он к торговцу, где стояли рядком кувшины с кислым молоком, поклонился и о цене осведомился, потом попросил у торговца разрешения попробовать, и тот ответил:

— Попробуй!

Тогда Александриец опустил палец в кувшин, немного там поболтал, словно что-то потерянное искал, и сказал:

— Нет у меня с собой денег, чтоб заплатить, зато я могу тебе кровь пустить.

Торговец возмутился:

— Да изуродует Бог твое лицо! Ты что, цирюльник?

— Да.

Торговец начал его ругать, молоко из сосуда выливать, но Александриец закричал:

— Зачем? Лучше мне, чем шайтану отдать!

— Возьми, да не будет оно для тебя благословенно!

Мы с Абу-л-Фатхом уединились и хорошенько подкрепились, потом отправились дальше. На другой день пришли в какую-то деревню и попросили у людей чего-нибудь поесть. Тут один юноша прямиком бросился к себе в дом и принес нам большую миску, до краев полную кислым молоком. Миску мы потихоньку опустошили и хлеба у них попросили, но они отказались дать нам его бесплатно. Александриец сказал:

— Что ж вы так расщедрились на молоко и вам жаль поделиться хлеба куском?

Юноша объяснил:

— Да в чан с молоком у нас крыса упала и больше не выплывала. Когда путники есть попросят, им этого молока и выносят.

Александриец сказал:

— Все мы принадлежим Богу, — потом взял миску и разбил ее.

Юноша закричал:

— Смотрите, какой позор! Какой убыток! Какой разор!

Все у нас внутри содрогнулось, все в желудке перевернулось, и съеденное назад вернулось. Я сказал:

— Это нам расплата за вчерашнее!

Но Абу-л-Фатх Александриец продекламировал:

Поверь, тошноты не знают
Бесстыдного века братья.

И жир принимай, и кости,
Не шли никому проклятья:

Порою шелка наденешь,
Порою — рваное платье.

ЗВЕЗДОЧЕТСКАЯ МАКАМА (тридцать седьмая)

Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Проводил я ночь в благородной компании своих товарищей; мы в красноречии изощрялись, превзойти друг друга старались. Не успели мы кончить разговор, как услышали: кто-то стучится в наши ворота. Я спросил: «Кто там?» — и услышал в ответ:

— Ночи темной посланник, голода злого изгнанник. Он страдает и мучится, устала его верблюдица, и так далек его дом — пустыни бескрайние меж ним и его гнездом. Легка его тень, потому что много ему не надо: лепешка — достаточная награда. Кто из вас примет гостя?

Опережая друг друга, мы бросились открывать ворота, пришедшего наперебой приглашали, верблюдицу его расседлали и сказали:

— Добро пожаловать, гость дорогой, считай, что пришел ты к себе домой, друг желанный, родственник долгожданный!

Мы улыбались ему навстречу, приветствовали его, предложили ему то, чего он искал, и дали ему поесть, пока он не насытился, и стали беседовать с ним, пока он не разговорился. Тогда мы спросили:

— Где же взошла звезда, блеском нас ослепившая, откуда туча пришла, нас красноречием затопившая?

Он ответил: