Макалу. Западное ребро

Спят ли мои два товарища? Не знаю. Что касается меня, я не сплю и знаю, что сон придет не скоро. Все мое «я» разрывается между законной радостью и гордостью этой победой (все другие экспедиции отступили) и тревогой, потому что экспедиция закончится по-настоящему лишь после возвращения всех в Базовый лагерь. Трое восходителей, двое с вершины и Жан-Поль Пари, еще наверху. Если бы какой-нибудь добрый гений мог бы завернуть их в вату и доставить сюда! Я не хочу теперь, чтобы они подвергались малейшему риску. Это снаряжение, лагеря на ребре, километры навешенных веревок-зачем их собирать? Зачем рисковать? Палатки, поврежденные ветром, веревки, истертые о гранит... Да будь они даже новыми, они не стоили бы опасностей, которые нам угрожают, если начнется непогода, и еще больше, если начнется спад психологического напряжения (после восхождения) С чем надо считаться ― так это с человеческими жизнями.

Спать? Исключительное напряжение этого дня было для меня слишком большим испытанием. Одной лишь радости хватило бы для обеспечения бессонницы. Это как озарение. Я чувствую себя освобожденным, освобожденным от тисков, которые меня душили, лишали воли, давили до невообразимой степени. Только теперь я сознаю, насколько я был угнетен в течение всей экспедиции. Как будто внезапно открылся предохранительный клапан.

Хотелось бы мне знать, что каждый из моих товарищей в сущности думает? Испытывают ли они радость? Радость, подобную моей, или только облегчение? Счастливы ли они нашим успехом или разочарованы тем, что не были на вершине, что у них нет больше шансов попасть туда в последующие дни? Так как попытка связки Мелле ― Сеньёр ― это действительно последний патрон. Представляю себя на их месте. Однако по сравнению с ними у меня некоторое преимущество. В то время как, за редким исключением, все альпинисты являются непримиримыми индивидуалистами, я хорошо сознаю именно потому, что я отвечаю за экспедицию, что наша победа-это командная победа. Это чувство коллективной победы схватывает меня значительно интенсивнее, чем во время любого восхождения, в котором я до сих пор принимал участие. Причем участие самое полное, так как каждый раз я достигал вершины. Но я не был начальником экспедиции.

Я не хочу, чтобы кто-либо из моих друзей чувствовал себя обойденным. Если завтра или позже кто-либо будет себя спрашивать: был ли я на своем месте? Все ли нужное я сделал, чтобы взойти на вершину?! Неужели я был менее достоин, чем Сеньёр или Мелле? Если я не добрался до вершины, не потому ли это, что я действительно был никуда не годен? ― я скажу ему тогда, что он не прав, что он был на своем месте, что он великолепно выполнил свой долг.

Я не хочу, чтобы на некоторых лицах можно было прочесть чувства, обуревавшие меня при возвращении из той или иной экспедиции. Я не хочу вновь наблюдать такое возвращение в Орли: начальник, оторванный от своих людей, запертый в маленькой отдельной комнате с журналистами, с цветами, с речами; и товарищи, забытые, ничтожные, оказавшиеся в роли бедных родственников, говорящие: «Ладно, ну что ж, наши жены нас ждут, до свидания...»

Четыре, пять месяцев волнующих переживаний, чтобы прийти к такому унижению! Какой жалкий конец! Конечно, я скажу журналистам, что Яник и Бернар были на вершине, что Яник показал потрясающую мощь, что он был ударной силой нашей экспедиции; но его победа (он и сам отлично это знает), я скажу, я буду повторять без устали, была суммой усилий всех без исключения, тесно связанных со всеми ударами молотка, всеми приступами кашля, обморожениями, бессонницей, этих шагов, прибавленных к предыдущим шагам, гнева, отчаяния, голода, со всем, что было нашими буднями, с хлебом, солью, медом и желчью наших дней. Рука Пайо, когда он забивал крюк для навесной веревки над лагерем V, рука Бернара и Яника, держащая флаг на вершине, ― это одна и та же рука. То же самое для Моска, то же самое для Пари, то же самое для всех.

Я хотел бы иметь возможность немедленно сообщить об этой коллективной победе всем тем, кто верил в нас. Конечно, моя благодарность не считается с иерархией: скорее сумбур царит в моем усталом мозгу. Но все же прежде всего я думаю о Люсьене Деви. Он всегда верил в наш успех, он жаждал этого успеха с самого момента зарождения идеи, несмотря на всевозможные трудности, наибольшие из всех, какие пришлось ему преодолевать при организации экспедиций. Без его страстного упорства, без постоянной помощи Гималайского комитета в целом мы бы даже не выехали из Франции.

Смог бы я уехать, если бы меня не понимала моя жена Франсуаза? Ее вера абсолютна. Анды или Гималаи ― во всех экспедициях она всегда была рядом со мной. Все так просто... Я буду отсутствовать некоторое время, а потом я добьюсь успеха, а потом я вернусь. Она знает достоинства Берардини, она довольна, что он со мной. Мы давно уже ходим вместе, ничего с нами случиться не может.