Майская ночь, или Утопленницы

Впрочем, вскоре я сообразил, что идём мы прямиком к дачам. «Так это ж новый сторож! — осенило вдруг. — Наняли наконец! Наверное, в Красном Стрежне и наняли… Но до чего ж колоритен!»

В светлой ночи проступили пыльно-серые очертания ближайшего домика, однако шагов через десять со мной приключилось некое наваждение: лунное марево словно бы растворило и крышу, и штакетник, а взамен вылепило каменистый бугор, совершенно неуместный в наших песчаных краях. Остановился, тряхнул головой. Бугор не исчезал. Мало того, обозначилась в нём дыра, и трепетало в той дыре нечто розовое. Вроде бы костерок.

Тут я чихнул, но даже и после этого видение не сгинуло.

— Салфет вашей светлости! — ехидно пожелал мне сторож.

* * *

Куда делся дачный посёлок, сказать трудно. Мы стояли посреди лунной слегка всхолмлённой равнины, вдалеке поблёскивала большая вода — предположительно, Волга. Впереди, как упомянуто выше, горбился дырявый курганчик с костерком внутри. Не то пещера, не то землянка.

Разумеется, я был потрясён. Потрясён и подавлен. До сей поры мне представлялось, что так называемый цыганский гипноз действует лишь на доверчивых впечатлительных людей, на всяких там мистиков и простофиль, к каковым я себя, сами понимаете, не причислял. И вот на тебе!

Стало быть, не пятьдесят шагов прошли мы с дедом, а гораздо больше: миновали дачи, углубились в степь, и всё это время я, получается, пребывал в беспамятстве. Согласен, крепко был выпивши, однако после вынужденного купания в ерике неминуемо протрезвеешь. Иными словами, нет у меня смягчающих вину обстоятельств.

Ай да старикан! С таким ухо держи востро!

— Заходь… — зычно приказал он.

Податься некуда — приходилось принимать случившееся как оно есть. Я приблизился к дыре и опасливо заглянул внутрь. Да нет, никакая не землянка — именно пещера. Посерёдке трепыхался обложенный камнями костерок, бросая отсветы на бугристые стены и ничем не укреплённый свод, с которого, между прочим, свисал на двух оббитых до блеска цепях замшелый бочонок. Весь, кстати, во вдавлинах, словно по нему ломом колотили.

Этак ведь и обрушить можно пещерку-то…

Прочие бочки, насколько я мог разглядеть, в количестве четырёх-пяти штук стояли как попало у стен, причём самая широкая и приземистая была накрыта большой почерневшей иконой, а на самой иконе лежал огромный старинный пистолет — чуть ли не с колесцовым взводом.

Прямо разбойничье гнездо какое-то.

— Ну чаво опять стал? — загремел на меня хозяин всей этой оперной бутафории. — Безлошадного драгунского полку пеший ездовой! Седай!..

Рядом с очажком располагались две плахи, на одну из которых я и присел не без робости. Любопытно, что с одёжки, которую я держал в руках, ещё капало. Стало быть, не так уж и далеко мы с ним забрели. Машинально принялся отжимать, а сам оглядывался украдкой.

А ведь, пожалуй, что и не бутафория. Пистолетище, например, вполне достоверный — если и копия, то очень точная (на мой, разумеется, дилетантский взгляд).

В колеблющемся розоватом сумраке я не сразу увидел, что глиняный пол пещерки застлан огромным, возможно, персидским ковром, середина которого была варварски вырезана или, точнее, вырублена — как раз под размер очажка.

Хозяин тем временем, усевшись напротив, разглядывал меня из-под насупленных седых бровей. Долго разглядывал. Потом спросил:

— В икону стрелить будешь?

Я вздрогнул и чуть не выронил недовыжатое барахло.

— Зачем?

Старик моргнул. Похоже, удивился.

— Клад тобе даётся… — озадаченно пояснил он, окинув огромной корявой пятернёй полпещерки. — Нет, ну, знамо, не весь… Чаво унесёшь… Стрели давай! Иначе не взять…

Вот уж воистину клин клином вышибают. Самое бы время решить: не во сне ли я обретаюсь и не попробовать ли мне проснуться, — но предложение выстрелить в икону прозвучало столь кощунственно, что тут и во сне возмутишься.

— Так! — решительно сказал я. — Дед!.. Ты соображай, что говоришь вообще! А если б я был верующий?

— Не веруешь? — с любопытством осведомился он.

— Нет.

— Ни в Бога, ни в Чёрта?

— Ни в Бога, ни в Чёрта!

— А во что тады?

— В то, что вижу, слышу… осязаю… Да и то не всегда.

— А-ха… В меня, стал-быть, веруешь?..

— Куда ж я денусь? Вот он ты, передо мной…

По-моему, старикан остался доволен услышанным. Приосанился, встал, прошёлся по дышащему пылью ковру. Даже бородищу свою огладил. Потом покосился лукаво.

— Чаво ж не стрелил, раз не веруешь? — уличил он меня.

— Ну так другие-то — веруют, — объяснил я. — Зачем мне их обижать?

— Вишь какой! — подивился старик. — Хошь с колокольни тя кидай…

Задумался, покачал головой. Голова у него тоже была вполне былинная — как у Тугарина Змеёвича, с пивной котёл. И, воля ваша, а веяло от грозного старца некой первобытной силой, внушавшей мне лёгкий трепет.

— Ай, ладно! — беспечно молвил он. — Не хошь стрелить — не надо. Я сёдни добрый. Сколь унесёшь — всё твоё…

Э, нет! После фокусов с цыганским гипнозом я уже был настороже.

— Да не буду я ничего выносить! — нервно отозвался я. — Других вон разводи!

— Чаво? — не понял он.

Или, подозреваю, сделал вид, что не понял.

— Дед! — взорвался я. — Да что ж ты меня за лоха-то держишь?