Магистраль

Седой начал потихоньку оттаивать, и это было своевременно: теперь он смахивал на пьяного. По крайней мере нарушитель уже мог перебирать ногами, и вот так, спотыкаясь и повисая на плечах Олега и Пастора, он преодолел три метра от «Фольксвагена» до бункера.

Кое-как спустив Седого по узкой лестнице, Пастор толкнул задом дверь и, чуть не завалившись, втащил тело в кабинет.

Нарушителя пристроили на массивном деревянном стуле с высокой спинкой — именно таком, какого не хватало этой комнате в субъективном времени Шорохова. Остальная мебель полностью соответствовала: и столы, и три шкафа с резными финтифлюшками — все было на месте. Даже негодный контакт в центральном плафоне.

На месте Василия Вениаминовича восседал грузный мужчина того же возраста или немного постарше, но с чисто выбритым лицом и без лысины. Перед ним стоял компьютер — вероятно, уже Пентиум-3. Когда Шорохов прибыл на операцию, координатор вот так же сидел и таращился в монитор — Олег еще заподозрил, что тот попросту играет. Местный начальник назвал свою фамилию, но теперь, после долгих часов на солнце и трех микроперемещений, она вылетела из головы.

Кроме компьютеров, на столах ничего не было, и Олег невольно вспомнил, в каком виде застал кабинет впервые: повсюду громоздились стопки рыхлой бумаги, а на полу лежали невесомые клубы пыли, отлетавшие в сторону от каждого резкого движения. При этом половина бланков была отпечатана на древнем матричном принтере, а некоторые листы и вовсе оказались машинописными.

Откуда они взялись в настоящем, если в двухтысячном году их тут уже не было, Шорохов представлял с трудом Лопатин ему что-то втолковывал про «вечный» цех, объективно работавший всего двенадцать часов, но сути Олег так и не уловил. Видимо, со служебным кабинетом творилось что-то подобное. Шорохов суеверно обернулся на закрытую дверь, скользнул взглядом по стене без окон и поймал себя на том, что не может сказать определенно, какой сейчас год.

Пастор достал обычные милицейские наручники и пристегнул Седого к стулу. Затем выложил на стол «вальтер» и, подсев к свободному компьютеру, начал что-то набирать одним пальцем.

— Чайку?… — спросил водитель.

Ася раскрыла сумочку и закурила. Координатор оторвался от монитора и с неудовольствием посмотрел на сигарету, однако промолчал.

— Тоже вдвоем служите? — осведомился Шорохов.

— Нет, еще трое на операции, — сказал водитель. — Жаркий сегодня денек.

— Да-а… Ну и как тут у вас?

— Беда. Скоро же двадцать первый век наступит, будь он неладен… У американцев, правда, уже наступил, а мы только в этом году справим…

— Вечно они торопятся, — не поднимая головы, откликнулся Пастор. — Эсхатология, еп… Ой!.. Прости, Прелесть, дорогая. Отвык от женского общества.

— Расслабься… — Ася взяла какую-то бумажку, свернула в кулек и аккуратно стряхнула в нее пепел.

— Народ на ушах стоит, все чего-то ждут, — пробормотал он. — То ли ужасного, то ли прекрасного… Да им без разницы, по-моему.

— Народ успокоится, — заверил Олег. — Поблажит и успокоится, как всегда.

— Неужели и этот миллениум без Судного дня встретим? — фальшиво огорчился Пастор. — Тогда уж до следующего… — Он посмотрел на экран и, скривившись, застучал по «бэкспейсу».

Шорохой поджал губы, «Миллениум» — это слово он еще не забыл, хотя в новом тысячелетии оно постепенно вышло из обихода. И раньше следующего вряд ли понадобится. Люди потанцевали на площадях, пожгли фейерверки, позлорадствовали на тему несостоявшегося конца света и вернули красивое латинское словечко в небытие.

Олег припомнил, как сам отмечал две тысячи первый год, и почувствовал что-то среднее между стыдом и ностальгией. Гульнул он тогда славно: настроение было в высшей степени апокалиптическое, а последних денег Шорохов не жалел никогда, — видимо, поэтому любые его деньги быстро становились последними. Но здесь был случай особый: тому новогоднему исступлению предшествовала вереница потерь — и мелких, и крупных.

Двухтысячный год был для него неудачным. Летом, как раз в эти самые дни, он решил заняться бизнесом. Бизнес получился так себе и, кроме долгов, ничего не принес. А осенью, в октябре, Шорохов имел неосторожность влюбиться в одну стерву. В итоге — месяц чудовищной депрессии, потом месяц чудовищного запоя. Словом, к концу света он был готов как никто: почти пустой карман, почти пустая душа…

«Предупредить, что ли, горемыку?…»

Олег украдкой потрогал мобильник. Прямой номер Служба зарегистрировала в девяносто пятом году еще двадцатого века и оплатила его везде, вплоть до пятнадцатого года уже века двадцать первого. Этот номер тоже преодолел миллениум — благополучно, как и все человечество.

Главное, застать себя дома…

В углу зашумел электрический чайник, и Шорохов отдернул руку от трубки.

«Не надо, Олежек, не дури…»

Внезапно он ощутил слабую волну воздуха, и посреди кабинета появился какой-то мужчина.

— Как ни приду, вы все чаи гоняете, — заметил тот, складывая синхронизатор.

— У Лиса нюх на халяву, — отозвался Пастор. — Печенье захватил? С орехами и с такими штучками внутри. Нет?! Тогда фиг чего получишь!