Магистраль

— Кто “он”? — Олег наконец справился с замком, но в комнату Асю не пустил.

— Лопатин… Ты что, Шорох, белены объелся? Ты мне сам трубку передал! Он на мобильник позвонил, мобильник был у тебя.

— Ах да… — Олег прочистил горло. — Разве у меня?…

— Ты же пьян, скотина… — Ася прищурилась. — У тебя глаза совершенно стеклянные. Дае-ешь, напарничек!…

Шорохов ощупал куртку — принесенный официантом телефон так и лежал во внутреннем кармане. После вызова Лопатина Олег взял его с собой — не ломиться же к Асе в номер. По второму-то разу…

— Ну чего встал? Не задерживай. Спать хочу, сил нет… — Она отвела его руку и, войдя к себе, презрительно повторила: — Дае-ешь…

Олег хотел спросить ее еще, но тут в кармане завибрировала разбуженная трубка.

— Привет, Шорох! — гаркнул Лопатин с омерзительной бодростью. — Отдохнул? К службе готов?

— Вы это серьезно?…

— Я специально тебя не трогал, — заявил шеф. — Прелесть ночью неотложную операцию отработала, а тебе я тайм-аут решил устроить. Потому, что сегодня… Сегодня, Шорох, тебя ждут великие дела! Я уже внизу.

— Да… — вякнул Олег, — Да, Василий Вениаминович, я буду через минуту…нет,…через три.

Ася заперла дверь и, не исключено, уже заснула.

Шорохов вошел к себе в номер и удрученно опустился на стул возле стены. Он-то переживал, что не поставленная Дрозду шишка собьет филигранную настройку причинно-следственных связей… Ведь с этой шишкой из магистрали исчезла и целая событийная цепочка — пусть тонкая, но бесконечно длинная… А в это время кто-то рубанул сплеча и одним махом отсек здоровенный ломоть. Олег опасался, что создал новую редакцию реальности… Извольте: есть уже и новейшая. Без истории с Дроздом, без аврального ночного вызова… Вернее, с вызовом, но для Прелести. Сам же Олег, оказывается, дрых…

Шорохов вышел из гостиницы и, энергично сбежав по ступенькам, направился к синему “Вольво”. Он, как и обещал, задержался всего на три минуты. Сто восемьдесят секунд, в течение которых он проспал добрых десять часов. Затем поковырялся с корректором, пока строка на табло не приняла следующий вид: “реж. фрагмент., скал, сектор 00-00…00-00, выбор”.

Он закрыл себе все, касавшееся операции с Дроздом. Прикинул, что и во сколько делал по своему субъективному времени, и, набрав параметры, закрыл — подчистую. Иначе было невыносимо. Заодно Олег избавился и от похабного эпизода с проституткой — чтоб совесть не угрызалась понапрасну, раз уж сама Ася ничего не помнила. Шорохов оставил себе только один кусочек длительностью сорок минут — беседу с Лисом.

После этого он умылся, позавтракал конфетой и к сто восьмидесятой секунде вернулся обратно.

— Прекрасно выглядишь, — заявил Лопатин. — Ну что, мнемокорректор не так страшен? Простой пробел лучше, чем несколько версий одного и того же события.

Шорохов напряг память, но не выжал из нее ровным счетом ничего. Он помнил лишь сам факт коррекции — да еще какой-то отдельный лоскут: черное окно, площадка у лифта, оператор по имени Лис… Это совсем не тревожило и сильно смахивало на давнишний сон.

— А вы, Василий Вениаминович?… Вы это помните? То, что я забыл.

— Не помню, но знаю. Так, в общих чертах,… Мне по должности положено.

— И-и… что же там было?

— Рутина, Шорох. Служба. Наша с тобой работа.

* * *

На то, чтобы освоиться, у Олега был час. Он слонялся по тесной двухкомнатной квартире где-то в Кунцеве, постепенно погружаясь в чужой быт и все отчетливее понимая, что выпускной тест — это проверка не только для Рыжей, но и для него самого.

Арендованные у местной ФСБ технари спешно развешивали “жучки” и камеры. На Олега они смотрели с профессиональным безучастием и лишь изредка, когда он явно мешал, нейтрально-вежливо просили посторониться. Ни он, ни квартира, ни объект слежки их не занимали совершенно — видимо, отношения между двумя Службами здесь были теплыми, и людей Лопатину прислали лучших.

Сам Василий Вениаминович сидел возле дома в фээс-бэшной “Скорой помощи” и тоже ждал.

Олег, посвистывая, вошел на кухню. Один из техников колупал пыльную сетку вентиляции, и Шорохов, чтобы его не раздражать, отвернулся. На столе стояла пустая, но не чистая пепельница, рядом лежал коробок спичек и открытая пачка “Явы”. Других сигарет, насколько Олег заметил, в доме не водилось. Вздохнув, он сунул свой “Кент” в задний карман и закурил эти.

Кухня, как и вся квартира, была неудобной, загаженной и, несомненно, обжитой. На полках теснились жестяные банки с крупами и всякими рожками-макаронами, в щербатой эмалированной раковине лежала тарелка с присохшими остатками картофельного пюре. В холодильнике, кроме нескольких свертков, оказалась черная кастрюлька, похожая на старушечий ночной горшок, а в ней — нечто похожее на его содержимое. Рыжая, несмотря на свою гиперкоммуникабельность, — хотя возможно, что как раз и благодаря ей, — была женщиной одинокой. И ее клон ничем от нее не отличался.