Магистр Жак де Моле

Но утром охота вновь отвлекала графа от грустных мыслей. Погоня за дичью по лесам доставляла брату короля особую радость. Д'Эвро неплохо стрелял из арбалета. Ему нравился риск, нравилось отрываться на хорошем скакуне от свиты, чтобы уединиться в глухом лесу и ждать в засаде, когда могучий олень или красивая лань выйдут прямого на него. Но однажды на поляне перед прицелом взведенного и готового в любую минуту выпустить убийственную стрелу арбалета появилась грациозная лань с большими карими глазами, полными неизъяснимой прелести, которой обладал далеко не каждый женский взор. И д'Эвро замер от изумления. Из засады граф любовался грациозными движениями той, которую по законам охоты ему следовало с одного выстрела уложить на сырую землю, поросшую густой сочной травой, похожей на изумруд. Но охотник медлил с убийством. Рука от напряжения ослабла и пошла вниз. А граф был сейчас занят тем, что напряженно ждал, когда лань вновь повернется и вновь одарит его своим взглядом. Coup de grace, удар милости Божьей, сейчас должен был нанести не застывший от изумления охотник, а его беззащитная жертва, и лань безжалостно удалялась в лес, так и не бросив на прощанье даже беглого взгляда своих изумительных, своих бархатистых глаз в сторону несчастного графа. Граф видел, как животное, словно кокетничая, грациозно повиливало своим аккуратным крупом, украшенным белыми на фоне светло-коричневой шерстки подпалинами. Лань искушала охотника и спокойно, по-королевски невозмутимо, удалялась в лесную чащу, где её изящное тело, как призрак, растворялось в солнечных бликах, весело играющих на зеленых листьях и стволах могучих деревьев. И лишь тогда, дабы дать выход своему напряжению, дабы оживить застывшую кровь, омертвевшими пальцами д'Эвро спускал, наконец, с громким криком стрелу, испытывая при этом прилив долгожданного облегчения. Он знал, что стрела все равно никого не убьет, что она вонзится в ствол дуба и там и застрянет, ненасытная. А лань, между тем, все дальше и дальше будет уходить по только ей ведомой тропке, может быть, по-женски веселясь своему удачному флирту с влюбленным в неё охотником.

И этой игре, казалось, нет и не может быть конца. Она доставляла удовольствие и человеку, и животному, рождая между ними какую-то непонятную, нарушающую все законы и нормы связь, похожую на настоящую подлинную любовь. Если бы бедный граф д'Эвро знал или хотя бы догадывался о возможном переселении душ и о карме, то он мигом утешился бы и нашел своему необычному состоянию достойное объяснение. Но в самом начале XIV века люди не очень-то представляли себе, что подобные вещи могут существовать. Однако если допустить, что д'Эвро были бы доступны подобные запрещенные церковью знания, то чья бы душа могла привидится графу в облике лани с большими карими глазами неизъяснимой прелести? Сам охотник вряд ли бы когда-нибудь сознался себе в этом, но в глубине души он понимал, что непостижимым образом узнал в прекрасном животном покойную королеву, супругу своего царственного брата, которую любил не меньше, а во много-много раз больше, чем монарх Франции. Но эта убийственная мысль, подобная каленой стреле в арбалете с крепко затянутым воротом, была запрятана в душе графа глубоко-глубоко, и играть с ней он не собирался, как не собирался нажимать на крючок, чтобы выпустить, наконец, стрелу, предназначенную для счастливой охоты, прямо себе в жадно раскрытый рот, готовый принять смерть, как принимают святой причастие.

Частые отлучки графа не могли остаться незамеченными, и в округе поползли слухи о странной и противоестественной влюбленности брата короля в таинственное животное. Причем этому лесному существу невежественной и озлобленной толпой приписывались самые невероятные свойства. Говорили даже, что это сам древний Дух Лесов, которому поклонялись ещё друиды, чьи капища довольно часто можно было встретить в этих местах. Но самое странное во всех этих рассказах было то, что графа д'Эвро начали подозревать в колдовстве. Постепенно сплетни доползли и до внимательного ко всем подобным происшествиям Филиппа Красивого. Он понял, что в ответ на обвинения по отношению к епископу Гишару церковь вполне может скомпрометировать всю семью короля, если обвинит самого графа д'Эвро в колдовстве. Несмотря на занятость и на то, что дело Тамплиеров затягивалось, Филипп решил навестить брата-отшельника. С собой король взял и Ногаре, без которого уже не мог обойтись даже в делах, касающихся семьи. Легат должен был посмотреть на все с юридической точки зрения, то есть разобраться, подпадает странное лесное увлечение д'Эвро под юрисдикцию святой инквизиции или нет.