Магический Треугольник Общественности

У Станислава Лема есть фантастический рассказ о том, как закончилась одна война. Враждующие правители додумались сформировать «абсолютную армию». Секрет был прост: сознание всех солдат настроили с помощью особых аппаратов в унисон, они теперь действовали «как один человек». И что же? Результат получился противоположный тому, что ожидали генералы: две армии, встретившись «лицом к лицу», поняли нелепость войн и заключили мир…

Сказка Лема хорошо подчеркивает прямо обратный характер тех метаморфоз, которые отдельный человек претерпевает в толпе. Тут-то уж размеры собственного «Я» каждого индивида оказываются обратно пропорциональными размеру толпы.

Лебон:

«Толпа никогда не может выполнить действия, требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области разных специальностей, мало все-таки отличаются от решений, принятых собранием глупцов».

И дальше:

«В толпе может происходить накопление только глупости, а не ума. “Весь мир”, – как это часто принято говорить, – никак не может быть умнее Вольтера, а, наоборот, Вольтер умнее, нежели “весь мир”, если под этим словом надо понимать толпу».

А собственно, эффект массового поглупения вполне объясним. Приобретая в толпе коллективистские свойства, прежде всего способность быть похожим на остальных, мы непременно обязаны поступиться хотя бы частью собственной индивидуальности. Как добиться «равенства по толпе»? Наивно надеяться тут, что все смогут стать одинаково разумными, ведь ум, его оригинальность, имеют миллиарды возможных граней и оттенков! Нет, гораздо проще уравняться в глупости. Что фактически в толпе и наблюдается.

Лебон:

«Собравшись в большом количестве, публика, из кого бы она не состояла, из профессоров или кочегаров, прежде всего, теряет способность владеть собой. Толпа не мыслит, а чувствует (подчеркнуто мной – Ю.Ч.). А в этом отношении кочегар и профессор ничем не отличаются. Оба чувствуют одинаково».

Лебон отмечал, что логика, сцепление доказательных рассуждений совершенно недоступны толпе. «Не раз, писал Лебон, приходится удивляться, как плохи в чтении речи, имевшие огромное влияние на толпу. слушавшую их». Рассуждения толпы чаще основаны на ассоциациях, на примитивных аналогиях. Логика и последовагельность здесь обычно кажущиеся.

«В них заключается, пишет Лебон, точно такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего, например, по опыту, что лед прозрачен, и тает во рту, и выводящего отсюда заключение, что и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту; или же в идеях дикаря, полагающего, что если он съест сердце мужественного врага, то тем самым усвоит себе его храбрость; или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуатации со стороны своего хозяина и выводящего отсюда заключение, что все хозяева должны быть эксплуататорами».

Неизвестно, удастся ли когда-нибудь науке такой опыт: собрать в одну толпу сотни Эйштейнов и померить их средний IQ – показатель интеллекта? Однако уже теперь ясно: в толпе ЧУВСТВА заменяют МЫСЛИ. Что любая толпа, из кого бы она ни состояла, удивительно легковерна, болтлива (хочется добавить: словно женщина!), легко повинуется своим страстям. Что ее главные свойства – нетерпимость, раздражительность, неспособность что-либо хладнокровно обсуждать.

Тард так характеризует свойства толпы:

«Поразительная нетерпимость, смешная гордость, болезненная впечатлительность, увлекающее сознание безответственности, рождающееся от иллюзии всемогущества, и полная потеря чувства меры, зависящая от взаимно поддерживаемого крайнего возбуждения».

Стоит ли после этого удивляться, что толпа способна отобрать у ее членов последние жалкие умственные крохи, превращая их, людей, в форменное СТАДО, настоятельно нуждающееся в ПАСТЫРЕ-ПОВОДЫРЕ. Не этой ли тоской обезличенности, не горечью ли утраты лучших частей собственного «Я» наполнены строки стихотворения поэта Александра Борисовича Ткаченко (родился В 1967 году)

Ты втиснешься в вагон
как будто в том заветный,
среди людей,
по крови неродных,
поедешь на работу
такой же незаметный,
как тысяча других,
как тысяча других…

Омуравливание, онасекомливание, саморазмазывание в сборище себе подобных, потеря личностной уникальности, размытие океаническими волнами массы, толпы, как неким универсальным едким растворителем любых индивидуальных свойств – все это замечательно воплощено поэтом в его стихотворении:

А там, доверчивый вполне
к словам поверхностей
любых,
ты – камень в стенке,
ветка на стволе,
как тысяча других,
как тысяча других…

И еще, как реквием, переполненные слезами и стенаниями, выряженные в креп и глазет, облаченные в траур черно-белых тонов, звучат слова: