Магический перстень Веры Холодной

С этими словами он схватил Алёну в охапку и потащил ее под лестницу. С силой толкнул к стене, сцапал ее руки одной лапищей, а другой схватил за горло и негромко, но с устрашающей интонацией спросил:

– Ты зачем Алику на яхту эту поганую цацку подкинула, а?

Алёна, может, и ответила бы хоть как-то, например, вскричав: «Вы спятили?!», или: «Ничего не понимаю!», или: «Отпустите меня немедленно!», или – и это скорее всего: «Придурок!», – но не могла исторгнуть из себя ни звука, потому что рука Жоры сжималась все крепче. Она уронила сумку и, вцепившись в жесткую лапищу, попыталась отодрать от своего горла сильные пальцы, но не могла.

– Говори! Говори, а то придушу! – рявкнул Жора.

«Уже», – с ужасом подумала Алёна, чувствуя, что в самом деле начинает задыхаться. В это самое мгновение раздался испуганный женский крик:

– Отпусти ее! Я же говорю: это не она!

– Она! – грозно провозгласил Жора и стиснул пальцы чуть сильнее. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы Алёна потеряла сознание.

* * *

В этот кафешантан Григория Маразли привел его приятель – Павел Николаевич Кич. Он был моложе Григория на семнадцать лет, однако серьезностью превосходил приятеля вдвое. С другой стороны, поневоле станешь серьезным, происходя из мелкопоместной и небогатой семьи, не имея в своем распоряжении баснословного наследства! Кич закончил юридический факультет университета, год прослужил мировым судьей в деревне, а потом вернулся в Одессу и стал мировым судьей по пятому участку города. Пятым участком была Молдаванка – самое неприветливое и разбойное место.

Как-то раз Кич обмолвился, что на Молдаванке открылся кафешантан «Плезир», а на самом деле – бордель, куда зачастили – само собой, под покровом темноты, инкогнито, – очень многие именитые и даже сановные одесситы.

– Под покровом темноты? – изумился Маразли. – А не страшно? Прирежут в два счета или обдерут, как липку.

И тут Кич рассказал самое интересное. Оказывается, «Плезир» этот открыл не кто иной, как сам «король Молдаванки» Наркевич. Ну и понятное дело, что никто его клиентов и пальцем никогда не тронет, если человек назовет заветное слово, по-воровски – маляву. Малявой было название клуба – «Плезир» с прибавкой названия того дня недели, который нынче был на дворе.

– Какие секреты! – хмыкнул Маразли. – Но чего ради наши бонтонные господа повадились в этот притон? Разве девки там небывало хороши?

– Девки как девки, – пожал плечами Кич. – Вот только Мара…

И голос его вдруг так дрогнул, и сам он так многозначительно умолк и покраснел, что Маразли вмиг все понял.

– Да ты никак влюблен в эту Мару, голубчик Кич?! – спросил он изумленно. – Вот же охота припала… кого попало!

– Только потому, что ты ее никогда не видел и ничего о ней не знаешь, я прощаю тебя! – воскликнул Кич, и выражение лица у него при этом сделалось такое, что Маразли прикусил язык, ибо понял: еще слово – и не миновать дуэли с этим безумцем.

Разумеется, дуэли он не боялся – просто позавидовал Кичу, который был так безумно влюблен. Сам-то Маразли, совершенно как пушкинский герой, в красавиц уж не влюблялся, а волочился как-нибудь.

Таких, за которыми можно было волочиться, имелось достаточное количество. Но чтоб с ума от любви сходить…

– Ну и кто же она такая, твоя этуаль? – спросил Маразли, не тая любопытства, и узнал, что Мара, то есть Мария, кузина самого Наркевича, «короля Молдаванки». Отец ее был шарманщиком, она выросла на улице, но это тот полевой цветок, от которого не отказалась бы и оранжерея. Когда старый Фердинанд умирал, племянник поклялся ему, что не оставит Мару. Он дал ей немалое образование, она училась пению у профессоров консерватории… Теперь она стала звездой «Плезира», но всем известно: если другие девицы могут быть к услугам господ посетителей, то Маре даже предложения нечистого сделать нельзя, если хочешь быть жив.

– И что? – хмыкнул Маразли. – Ты ходишь туда и платонически вздыхаешь? Охота же себя мучить!

– Я сделал ей предложение! – с достоинством сказал Кич.

Маразли посмотрел на него, как на сумасшедшего. Однако зерно любопытства уже проросло в его душе. Поэтому завтра же – на всякий случай прихватив с собой револьвер – Маразли отправился на Молдаванку и первому же встречному оборванцу сказал:

– «Плезир», пятница.

После чего ему была указана дорога в скромный с виду дом.

Внутри, впрочем, как и ожидал Маразли, его встретило дешевое подражание дорогим парижским кабакам.

Он заказал вина, которое здесь называлось бургундским, хотя было самой обыкновенной «изабеллой», и стал ждать появления «этуали».

Она вышла – под вуалью, прикрывавшей верхнюю часть лица, – в отличие от остальных щедро размалеванных девиц. И не сняла ее ни на протяжении всего канкана, ни потом, когда начала петь.