Джерси привезла на похороны одну свою личную собственность, и хотя сейчас она не могла вдаваться в подробности, даже небольшого намека было для меня достаточно. Она собиралась отдать мне то, что привезла, после нашего разговора, но я исчезла. Переосмыслив ситуацию, она завернула документы в толстую пергаментную бумагу, запечатала их и послала мне по почте, нацарапав для меня записку на внутренней стороне коричневой обертки. Но ее я, к сожалению, выбросила, даже не посмотрев. Однако, судя по краткому описанию, которое Джерси могла себе позволить в нашем разговоре по трансатлантической линии связи, я ясно поняла, что это был именно тот манускрипт, которым я начинила многотомный справочник нормативов министерства обороны у себя в конторе — незадолго до того, как получила еще более опасные документы от Сэма, припрятанные теперь в Вене, в Австрийской государственной библиотеке. То есть Джерси послала мне тот самый рунический манускрипт, который — по заявлению Вольфганга — он получил от Зои и самолично послал мне; тот самый манускрипт, который никогда не принадлежал ни Вольфгангу, ни Зое, как позже заверил меня Лаф.
По причинам разумной осторожности мы с мамой сговорились, что все остальное обсудим после моего возвращения, и я повесила трубку. Вольфганг уже поджидал меня с нашим багажом возле будки, и мы направились на стоянку такси. Когда наш таксомоторный кабриолет ворвался во влажную бархатисто-черную парижскую ночь, до меня вдруг дошло, что, вопреки всем предупреждениям Лафа, я иду на известного в поговорках медведя с голыми руками.
Вполне вероятно, что Вольфганг в глаза не видел рунического манускрипта до той самой ночи, которую он провел в моей квартире в Айдахо, притащив меня туда без сознания сразу после приключения с лавиной. И если так оно и было, с ужасом осознала я, то человек, который сидит сейчас рядом со мной в такси, кружащем по ночным парижским улицам, с самой нашей первой встречи кругом обманывал меня.
Такси затормозило на узкой улочке на левом берегу Сены перед «Рёле Кристин»; Вольфганг вылез из машины, расплатился с шофером и позвонил в ворота.
— Мы только что прилетели последним самолетом, — сказал Вольфганг портье на почти безупречном французском. — И пока не успели поужинать. Не могли бы вы дать нам ключи от номера и убрать наш багаж, пока мы сходим куда-нибудь перекусить?
Портье согласился, Вольфганг обменял щедрые чаевые на ключи от номера, и мы направились по этой улочке туда, где еще горел свет и за многочисленными столиками в изысканном уютном ресторанчике ужинали театралы, заглянувшие сюда после окончания вечерних спектаклей.
Принесли заказанные нами coquilles [69]с шикарным морским ассорти, приправленным экзотическими средиземноморскими специями. Вкусная пища и крепкие вина всегда заставляли меня по-настоящему расслабиться и подобреть — и притупляли инстинкт самосохранения именно тогда, когда мне необходимо было его обострить.
— Ты довольно долго болтала по телефону с Америкой, — заговорил наконец Вольфганг, когда на нашем столе появился свежий зеленый салат. — Часто общаешься со своей матушкой?
— Как минимум каждые пару лет непременно, невзирая на погодные условия, — сказала я.
— Вероятно, этот звонок связан с твоим вечерним разговором в Вене с дядей? — предположил он. — Почему-то ты вела себя необычайно тихо с тех пор, как мы покинули Вену.
— Да, частенько я болтаю больше, чем следовало бы, — согласилась я. — Но обычно веду себя сдержанно, когда речь заходит о делах моей семьи. Конечно, теперь, когда выяснилось, что мы с тобой и правда родственники, я подозреваю, что не осталось уже практически ничего, что мы не могли бы обсудить друг с другом. Разумеется, если мы оба, для освежающего разнообразия, решим поговорить начистоту.
— А-а, — вяло протянул Вольфганг, уткнувшись носом в тарелку.
Он взял хрустящую булочку и, разломив ее на две половины, принялся так старательно изучать их, словно рассчитывал найти там разгадку какой-то тайны. Потом он взглянул на меня своими невероятными бирюзовыми глазами в обрамлении густых ресниц. От этого взгляда у меня обычно слабели коленки. Но я знала, что сейчас лучше сосредоточиться на духовной, а не на материальной стороне дела.
— Теперь твоя подача, — сказала я. — Но пожалуйста, имей в виду, что мы с тобой не пара игроков, решивших поразмяться на травке с теннисными ракетками.
— Очевидно, тебе сообщили нечто такое, что выставило меня в плохом свете, — спокойно сказал Вольфганг. — Но прежде чем
объяснить тебе все с моей стороны, я должен узнать, насколько хороню ты представляешь ситуацию.