Магическая Прага

Тщательное выписывание реалистических деталей не исключает двусмысленности, как нас учили художники-сюрреалисты. Достаточно увидеть “Воина”[597] – натюрморт-перевертыш, из нескольких кусков жаркого между двумя тазами, которые служат шлемом или металлическим воротником доспехов, если повернуть картину на 180 градусов. И разумеется, в осязаемости жаркого, фруктов, дичи, в этой реальности, что обретает фантастические черты из-за слишком тщательной имитации деталей, можно было бы найти некоторое сходство с “cool imagery” поп-арта – с продуктами питания, овощами, пирожными и сандвичами Класа Ольденбурга[598]. Но мечтательная кисть грезящего Арчимбольдо достигает иных демонических эффектов. Соединение номенклатурных элементов создает что-то вроде магии неожиданного, дьявольскую гибридность.

Возможно, именно поэтому в его образах нам видятся аллюзии на примитивные культуры, на татуировки Маркизских островов, деформации черепа у племени мангбету в бельгийском Конго. Рыбное ассорти “Воды” напоминает нам, что меланезийцы представляют своих богов в виде акул, а фруктовый калейдоскоп “Лета” не так уж сильно отличается от разукрашенного лица какого-нибудь полинезийца[599].

Глава 39

Лицо, состоящее из разных предметов и украшенное ими, само представляет собой предмет – украшенный предмет. Человек становится инвентарем и приложением к своим обычным инструментам, пугалом, состоящим из орудий своего ремесла. Тела на картинах Арчимбольдо не изображены, но они представляются нам жесткими и марионеточными. Результат достигается с помощью одной головы, которая и есть головоломка, пазл из предметов, вставленных один в другой, из овощей, соединяющихся друг с другом по подобию, как виноградные лозы с ветками вяза, оливы и мирта, или звери, которых объединяет кротость нрава.

Жизнь подменяется компиляцией, совокупностью множества бездушных механизмов. Антропоморфные видения Арчимбольдо – предшественники роботов Чапека. Они стремятся к серийности, они призваны воспроизводиться массово, в лимбе дубликатов. Эта кукольная облицовка утварью, птицами и фруктами указывает на упадок красоты Лика, который, отказавшись быть подобием Бога, становится безобразным и сводится к совокупности, складированию предметов, поскольку человек становится рабом орудий, которыми, как ему кажется, он манипулирует, а на самом деле становится их жертвой, и они управляют всей его жизнью.

Серийность этих составных лиц несет в себе два противоположных аспекта: с одной стороны, они вызывают ощущение подделки, предупреждение о грозящей опасности, предчувствие, предзнаменование (“menetekel”), мрачное чувство упадка и смерти, с другой стороны – в них есть нечто ироническое и фарсовое, атрибуты рыцарского и вульгарного мира, мира Челионати. Эти лица, похожие на массу замоченных фруктов, вызывающих слабительный эффект, для приготовления эмульсий от ипохондрии; глупая и веселая “пафлагонская”[600] улыбка “Лета” с надутыми щеками и артишоком на груди; и даже лицо “Весны”, хотя и представляет собой цветочную мозаику, но выглядит несвежим, словно цветы уложены с помощью крахмала в жесткие складки гофрированного воротника – все отдает карнавалом.

Однако эта комичность и потешность часто обретают дьявольский оттенок, как на уродливых лицах “Повара” (1570) и “Официанта” (1574), а также в изображении некоего доктора и юриста, а именно императорского вице-канцлера Иоганна Ульриха Зазиуса (1521–1570), “все лицо которого было обезображено французским недугом, и на подбородке осталось лишь несколько волосков”[601]. Его физиономия из лягушек и костлявых птичьих окорочков столь безобразна, что он походит на вожака чертей, и из его жабьего рта словно исходит зловоние асафетиды[602].

Глава 40

Но части этих портретов действительно соединяются друг с другом в единый часовой механизм, и тем не менее каждый фрагмент живет самостоятельной жизнью, напоминая о возможности анатомической декомпозиции, подобно носу из рассказов Гоголя. И разве для Арчимбольдо каждая часть лица не обладает душой, как для некоторых дикарей?[603]

И впрямь, эти шершавые носы, которые художник накладывает на пухлые физиономии, словно совершая операцию по ринопластике, выглядят устрашающе. Если бы какой-нибудь раздражитель заставил такое лицо громко чихнуть, разве не издавали бы эти хоботовидные носы трубные звуки? А если нос-дыня вдруг отправится на прогулку по Праге? В отношении носов арчимбольдовские образы сближаются с еще одной фигурой пражской демонологии – астрологом Тихо Браге, который щеголял искусственным золотым носом.