Последняя кавказская командировка была простой формальностью: сопроводить высоких чинов на очередное совещание по борьбе с тем, с чем годами боролись в этом регионе армия и разведка. Взрыв на улице Махачкалы прозвучал глухо, переднюю машину кортежа отбросило в сторону. Генеральская остановилась в отдалении, а важный чин, демонстрируя свою храбрость, направился к месту взрыва. Подполковник Ваганов, знавший о методах террористов не понаслышке выскочил с переднего сиденья и жестко отправил обидевшегося генерала обратно. Тут-то и сработал второй, он же основной стокиллограммовый фугас, потому что первый был лишь приманкой. Спину и затылок подполковника изрешетило осколками, и он упал, подмяв под себя невредимого, оглушенного генерала.
Борьба со смертью в институте Склифосовского продолжалась две недели. Сильное тело Петра сопротивлялось, удивляя врачей и даря то угасающую, то вспыхивающую надежду маме и Михаилу. Организм в конце концов победил, но только частично. Мозг работал, но сигналов, на которые тело могло бы логично ответить уже не подавал. Отец смотрел на Михаила огромными глазами из-под широкой повязки, и было совершенно понятно, что сына он узнаёт. Но живыми были только глаза. Все остальное стало недвижным. Михаилу было страшно именно от этого. Сил плакать не было, надежды тоже не осталось…
Он навсегда запомнил тот вечер, когда почерневшая мать пришла домой и села на кухне. Она как-то слишком жестко сказала Михаилу, что они с отцом договорились еще перед первой войной… Если что, то «овощем» он быть не хочет. Сегодня он подтвердил это. Она поняла его, ставший на секунду осмысленным, твердым и одновременно умоляющим взгляд. Дала разрешение на отключение аппарата искусственной вентиляции легких. Приняла на себя его последний вздох. Высушила прощальным поцелуем его последнюю слезу.
Папа умер. Жизнь почти остановила свой бег. Она тянулась, как пластилин. Тяжело, обрывочными комками-кусками воспоминаний и необходимых, скорбных дел. А дела эти не убывали, а только громоздились друг на друга как липкие, коричневые пластилиновые ошметки. Беды пришли, как водится, одна за одной. Следующий год они почти не вылезали из похорон и больниц. Первым с тяжелым инсультом слег дед. Бабушка и Михаил вытаскивали его сначала в больнице, потом дома. Пока однажды утром бабушка просто не проснулась. Едва похоронив ее, и найдя сиделку деду, Михаилу уже надо было спешить в другую больницу, куда положили маму с неожиданно появившимися у вполне здоровой женщины проблемами с сердцем. Болезнь была вполне излечимая, если ее не запустить. Хорошо, что с деньгами проблем не возникло: маме выплатили «посмертные» деньги за отца, ежемесячно слал переводы Николай, почти непрерывным ручейком приезжали офицеры-сослуживцы отца со всех концов страны, привозя собранные средства.
Да и генерал оказался порядочным мужиком: не побоялся приехать и рассказать, как все произошло, попросил прощения… Словами и делом. И то, и другое было бессмысленно, важно, необходимо. Похороны прошли на средства Министерства Обороны. Трехкомнатная, вместо положенной «двушки» квартира появилась быстро, как в сказке, и ее даже обставили вполне приличной мебелью. Поставили телефон, застеклили балконы, вставили стеклопакеты в окна. Маме назначили пенсию, Михаилу предоставили право поступления в институт без экзаменов. Все это снимало житейские проблемы, но никак не моральные.
Михаил за эти полтора года стал старше, как ему казалось, на двадцать лет. Мама на те же двадцать постарела. Она безучастно принимала помощь, а в новую квартиру вообще ни разу не зашла. Единственное, что она запретила Михаилу сразу же и без каких-либо обсуждений-поступать в военный институт. Михаил, всю жизнь не видевший себя нигде, кроме как в армии, вынужден был принять мамино решение. Генерал все понял и решительно устроил его в МГУ. Благо, учился в школе Михаил вполне пристойно и тому не было стыдно оказывать такую протекцию. Оплату учебы также производило Министерство обороны.
Через полгода дед пытался вставать, невзирая на плохо действующую левую руку и ногу, а мама, как показалось Михаилу немного успокоилась. Она продолжала лечение, но Михаил видел, что она вынашивает какую-то идею. Светлана вдруг стала снова деловой, современной женщиной, часто говорила с кем-то по телефону, куда-то ездила, переписывалась по электронной почте. На вопросы сына она отвечала коротко и уклончиво. Михаил за это время многое передумал, но мама как-то отстранилась от него, да и нужно было решать вопросы с МГУ и вливаться в непривычную студенческую жизнь.