Магам можно все

— Видишь ли, Ил. Эта вещь… произведена крупным магом. Она несет в себе отсвет чужой силы, чужой воли…

В камушке было что-то еще, я сам не понимал, что это такое, но Илу в своей некомпетентности признаваться не спешил.

— Я так и думал, — сказал Ил с отвращением. — Что это колдуновская игрушка…

— Думаю, он уже не опасен, — сказал я мягко. — Он теперь так и будет… бессильно скалиться. Что ты еще хотел узнать?

— Отца заманили в ловушку какие-то колдуны, — сказал Ил свистящим шепотом. — Я знал, Хорт, я чувствовал…

В голосе его была настоящая боль.

— Какой ты непоследовательный… — пробормотал я.

— Что?

— Нет, ничего, извини… Ил, успокойся, пожалуйста. Ты до конца выполнял свой сыновний долг, не ты виноват, изменить уже ничего нельзя…

— Молчи! — рявкнул Ятер, и светильники под потолком полыхнули нестерпимым белым светом. — Ты… да заткни эти свои плошки, невозможно же разговаривать!

Я щелкнул пальцами, веля светильникам пригаснуть и не реагировать более на звуки. Ил, распаляясь все больше, продолжал:

— Какая-то жаба заманила батюшку в ловушку… Какая-то колдуновская дрянь, прости, Хорт, но какая-то колдуновская сволочь лишила батюшку рассудка, да еще, издеваясь, цацку навесила… Огонь этот… Сам ли Пер оплошал, сам ли батюшка свечку опрокинул, или это они, глумясь, все так устроили, чтобы я…

Он замолчал и посмотрел на свои ладони. Страшненькие были руки — после того, как довелось гнуть раскаленные прутья решетки.

— Ил… — начал я примиряюще. — Подумай. Кто — они? С девкой он уехал, авантюристка его обманула, обокрала, зельем опоила… и бросила. Случаются такие дела, сам знаешь…

— И это, — кулак грохнулся на стол рядом с кулоном, — это тоже девка ему навесила? А?

Я пожал плечами:

— Мало ли. Может, и девка.

— Ты же сказал — здоровый колдун это сделал.

— Я сказал — крупный маг…

Глаза Ятера свирепо сузились:

— Ты сказал… Юлишь. Крутишь. А я этого дела так не оставлю. Если ты, колдун, сейчас откажешься… видит жаба, я другого найду. В столицу поеду, золотом заплачу, но этого дела так не оставлю и хозяина этой цацки найду! Слышишь?!

Он накручивал себя, намерено злил. Он сам себя убеждал, что страшная кончина отца вызывает у него сыновний гнев и желание отомстить; на самом деле уже завтра ночью он будет крепко спать, и заживо сгорающий безумный старик не приснится ему.

Приснится — мне.

— Дело твое, — пробормотал я, отворачиваясь. — Иди, ищи… Но никто не возьмется разыскивать человека, который производит такие кулоны. Это небезопасно, извини.

Сделалось тихо. Светильники, не смея реагировать на тишину, горели все так же ровно; кабанья морда из темной яшмы скалилась на столе, в окружении винных потеков, мне зачем-то вспомнились заляпанные кровью осенние листья, умирающий на рыхлой земле вепрь…

Тот самый, чье чучело пылится теперь в охотничьей зале Ятеров, тот самый, что скоро станет добычей моли.

— Хорт, — сказал Ятер, когда молчание стало совсем уж тягостным. — Хорт… Помнишь, как я тебя из колодца тащил?

Я поморщился.

…Нам было лет по тринадцать, отец Ила пребывал в отъезде, а потому нам удалось удрать на ночную рыбалку. Ни до какой рыбы дело, разумеется, не дошло — мы всю ночь купались, жарили мясо на вертеле, пили пиво и дурачились, а под утро я разродился фейерверком.

В окрестных селах до сих пор живы легенды об этом зрелище. Я выложился весь — запустил в небо все мое представление о свободе, силе и красоте; я ужасно гордился тем, что вышло, и жалел только, что этого не видит отец. Ил был потрясен моим искусством до глубины души — его наивная радость так рассмешила меня, что последний уголек я запустил баронету в штаны.

…Мы рассорились на всю жизнь. Со слезами на глазах Ил обзывал меня скотиной, самовлюбленным поганым колдуненком; я пожал плечами и, насвистывая, пошел домой.

По дороге мне встретился колодец.

Наверное, сама судьба отомстила мне. Потому что когда, вопя на все голоса и наслаждаясь эхом, я наклонился над срубом особенно сильно — ноги мои соскользнули с влажного от росы камня, и я кувыркнулся в черную бездну.

Эхо подхватило теперь уже нешуточный вопль.

Упал я относительно удачно — по крайней мере, шею не сломал и сознания не утратил, а значит, и оптимизма не потерял. При мне были мои заклинания — я мог сдернуть цепь, закрепленную на вороте, мог подняться, как муха, по отвесной стене, мог, в случае неудачи, призвать людей себе на помощь…

Вот тут мне аукнулся фейерверк. Оказалось, что сил, необходимых для даже для самого слабого заклинания, у меня не осталось.

И вот когда я понял это — наступила одна из главных минут моей жизни. Жизни наследственного мага тринадцати лет, баловня судьбы, убежденного, что мир существует только для него.

Холод. Темнота. Ужас смерти.