Магам можно все

Все вещи в доме приняли на себя частичку Стаса. Самые скучные предметы обрели подобие души — потому что Стас касался их, потому что они были ему нужны; Юля, прежде ненавидевшая стирку, полюбила стоять на балконе, любуясь вывешенным для просушки бельем.

Покачивали рукавами рубашки — в каждой из них была частичка Стаса.

Белыми кулисами, в три ряда, висели пеленки. Вернувшись с работы, Стас, едва поужинав, выходил с коляской; соседи одобрительно перешептывались.

Годовалый Алик бормотал, улыбаясь от уха до уха: «Папа».

А через некоторое время они уже вместе клеили какие-то пеналы и конверты — наглядные пособия для детского садика, для всей группы. Стас мог мастерить часами напролет, и выдумка его подчас поражала воображение. Он подарил Алику рюкзачок, состроченный из старых джинсов, с наклеенной на клапан рожицей медвежонка, причем глаза у мишки двигались, а в пластиковой кружке переливался «мед»… Алик таскал в садик самодельные игрушки, при виде которых не только дети, но и воспитатели разевали рты; раза два или три Стас даже проводил что-то вроде консультаций в садиковском кружке «Умелые руки», и Алик тогда ходил гордый, осененный папиной славой.

У них были от Юли какие-то мужские секреты; видимо, и вкусы у отца и сына совпадали: они вместе ходили покупать книги и кассеты с мультиками. Один только раз кассету выбрала Юля — мультик про Лепрекона, злобного гнома; ей, привыкшей к милым старичкам из «Белоснежки», невдомек было, что гнома можно испугаться, но Алик испугался до истерики, кассету торжественно выбросили, и с того дня Юля зареклась вмешиваться в «репертуарную политику» — пусть мужчины сами решают…

Злобный гном — непостижимое жестокое чудовище — приснился ей раз или два. Наверное, потому, что ей очень жаль было перепуганного, зареванного Алика. По счастью, история не имела продолжения — разве что сын наотрез отказался смотреть «Белоснежку», впрочем, никто его и не неволил…

Когда Алику было четыре года, они вместе со Стасом стали ходить в бассейн.

Когда Алику было пять, они повадились разучивать песни под гитару; в доме через день бывали Аликины друзья и приятели, и даже недруга однажды притащили — здоровенного пацана-соседа, за что-то Юлиного сына невзлюбившего. Помнится, тогда пятилетний Алик прибежал с ревом и кинулся к отцу с требованием наказать обидчика, а Стас вместо этого организовал какую-то культурную программу, наивную и неправильную на первый Юлин взгляд, но, как оказалось, действенную — угрюмый «хулиган» если не стал Аликиным другом, то и досаждать ему, во всяком случае, надолго перестал…

…Было очень темно. Непроницаемо.

Алик завозился на раскладушке. Кашлянул раз, другой, закашлялся; Юля напряглась, готовая вскочить и бежать, но Стас в полусне чуть сильнее сдавил ее руку, веля оставаться на месте:

— Юль… Спи… Спи, спи, девочка, все в порядке…

И она послушно закрыла глаза.

(Конец цитаты)

Глава третья Занимательная геральдика: ЖЕЛТАЯ ДЫНЯ НА ПОЛЕ ТРАВЫ

* * *

За время моего отсутствия ни в доме, ни во дворе, ни на огороде ничего не изменилось. Грядки стояли без единого сорняка; созревшие овощи снялись с кустов и повыползали на тропинку — так велело им особо изощренное заклинание. Над тропинкой кружились мухи. Мой урожай, как ни прискорбно, начинал подгнивать.

Едва отдохнув с дороги, я послал ворона с вестью для Ятера; Ил быстро прискакал, но долго привязывал лошадь. Еще дольше шел от ворот к порогу. В дверях вообще приостановился, будто вспомнив, что оставил дома нечто важное и совершенно необходимое; набычившись, решил все-таки поздороваться первым:

— Привет, колдун!

И запнулся, внимательно меня разглядывая. Ох, была бы у Ила такая возможность — ввинтился бы в мои мысли, как личинка в древесную кору; с чем приехал, спрашивали напряженные глаза. Нашел ли обидчика, наказал ли? И помнишь ли все, что я здесь же, у порога, наговорил тебе в прошлую нашу встречу?

Я, разумеется, прекрасно помнил, но напоминать не спешил. Успеется.

— Входи, — пригласил я устало. — Поговорим…

Мы уселись в креслах друг напротив друга. От Ятера пахло потом, пылью и каким-то сногсшибательной крепости парфумом.

— Девку завел?

Ятер насупился:

— Откуда ты… Ты что, следишь за мной, колдун?!

— Делать мне больше нечего, — я поморщился. — Смотри сюда, — и высыпал на стол пригоршню камней.

Ил сперва склонился над россыпью, потом отпрянул с суеверным ужасом. Долго глядел, не решаясь коснуться; наконец взял двумя пальцами ярко-синий камушек с вырезанной на нем собачьей мордой (а может не собачьей вовсе, а волчьей, тут как посмотреть).

— Да ты времени не терял, колдун…

В голосе Ила слышалось плохо скрываемое восхищение; он перебирал камушки, будто теплые угли, казалось, что он вот-вот подует на кончики пальцев. Когда барон наконец-то поднял взгляд, в обращенных ко мне глазах явственно читались восторг и опаска: Ятер глазел на меня, как мальчик на заезжего фокусника:

— Что это?

— Камни, — сообщил я.

Ятер нахмурился, производя непосильное, по-видимому, умственное действие:

— И… что?

— Что? — удивился я.