Юноша удивился. Наверное, он имел какие-то свои представления о нашей с Орой связи. Наверное, он возомнил, что я снедаем ревностью — недаром так хмур, недаром так мрачен, недаром перебиваю на каждом слове…
— Да. В столицу. Куда и прибыла спустя два дня. Кучер утверждает, что госпожа Шанталья была довольна и поездкой, и постоялым двором, и обслуживанием…
— Значит, она прибыла в Северную Столицу спустя два дня после моего… отъезда?
Юноша был терпелив. Подчеркнуто терпелив; это было частью его профессии.
— Именно так. Вы отправились — и на рассвете следующего дня отправилась госпожа Шанталья… Кстати, не хотели бы вы оставить в нашей гостевой книге отзыв о путешествии? Ведь очень редко господа, путешествующие проекционно, возвращаются к началу своего пути… Жаль, очень жаль, что вы не заказали обратной дороги.
А ведь и вправду, подумал я. И вспомнил Ору: «Не надо заказывать обратного пути. Плохая примета…»
Куда уж хуже.
Значит, я узнал о гибели Оры почти сразу же. «Ныне покойн.», сообщила
С чего я взял, что ее убили? Откуда эта картина — женщина в черном платье, с красными от крови волосами, в черной луже?
— Не желаете ли, господин зи Табор, воспользоваться услугами нашей конторы для путешествия в столицу? — осведомился Коршун-младший.
— У меня больше нет денег, — сказал я глухо.
Я вошел так тихо, что он не заметил меня. Стоял у своей конторки, что-то подсчитывая, мусоля огрызок карандаша; голова его обвязана была шелковым платком, но я-то знал, что это не мигрень и тем более не щегольство. Под платком пряталась серебряная монетка, которую я прилепил ему на лоб. Давно. Целую вечность назад. Еще жива была Ора…
Его племянник — а первым помощником у трактирщика был именно племянник — замер в углу, будто завороженная рептилией мышка.
— Хозяин, — сказал я хрипло.
Бьюсь об заклад, он узнал мой голос прежде, чем оглянулся.
И потому оглянулся очень медленно. Мертвой хваткой стиснув свой карандашик — будто оружие, будто он собирался обороняться…
Я долго решал, стоит ли возвращаться в эту гостиницу. Именно потому, что мне не хотелось этой сцены. Этого взгляда не хотелось — ого, а у трактирщика есть достоинство, и он посмотрел мне в глаза именно так, как я того заслуживал.
Как на изувера, чье превосходство в силе не делает его ни на волос благороднее.
Конечно, следовало обойти гостиницу стороной; еще не поздно и сейчас — усмехнуться презрительно, развернуться, уйти…
— Я сожалею, — сказал я хрипло. — Приношу свои глубокие извинения. Я ошибся тогда… в подсчетах.
Он все еще смотрел. Бледное лицо его понемногу наливалось краской, а в глазах стоял ужас — как будто гремучая змея приползла к нему с клятвой в любви.
Я подошел вплотную.
Протянул руку — он отпрянул, но, памятуя нашу последнюю встречу, сопротивляться не стал.
Я снял платок с его головы. Да, монетку пытались отлепить, и порезы — следы этих попыток — затянулись не так давно…
Серебряный кружок упал мне в ладонь, профилем Ибрина Второго кверху. На монете король был еще без бороды…
— Прошу прощения, — сказал я еще раз и положил монету на конторку.
Трактирщик прижимал ладонь ко лбу.
Я переступил с ноги на ногу, раздумывая, следует ли еще что-то сказать или сделать. Не придумал; неловко кивнул. Развернулся. Вышел.