Маг Земноморья

— Может быть, — сказал Дрок. — Я не пророк, но в будущем ты предстаешь передо мной не среди книг, а плывущим по морю; ты охвачен пламенем огнедышащего дракона; я вижу тебя, стоящим на высокой городской башне.

— А за моей спиной, что видишь ты? — спросил Джед и выпрямился. Огромная тень появилась на противоположной стене. — Однако, что ты всё-таки намерен делать, Дрок?

— Еду домой. Надо навестить братьев и сестру. Я рассказывал тебе о ней. Когда я оставил её, она была совсем ребёнком, а сейчас настало время крестин. И потом — на островах всегда найдётся, чем заняться. Как хотелось бы мне поговорить с тобою, но корабль уже готов к отплытию, и время прилива настало. Перепелятник, если твой путь приведет тебя на Восток, навести меня. Если я понадоблюсь тебе, пошли за мной. Стоит только произнести моё имя, и я тут же явлюсь. Отныне зови меня Эстарриол.

Джед испуганно посмотрел на друга.

— Эстарриол, — повторил он машинально. — В таком случае моё имя — Джед.

После чего они по-братски обнялись, и Дрок покинул его.

А Джед остался стоять на том же месте. Это был Великий Дар, который преподнёс ему Дрок. Он доверил Джеду своё истинное имя.

Никому не дано знать истинное имя человека, кроме его крёстного. Он, конечно, может довериться брату, сестре, жене или другу, но даже и в этом случае произносить имя в присутствии постороннего нельзя. Среди людей следовало называть друг друга ложным именем, таким, как Перепелятник, Дрок или Огион, что означает пихта. И если уж простые люди скрывали свои имена от посторонних ушей, то магам надо было быть вдвойне осторожными, ибо тот, кто владеет твоим именем, тот владеет и твоей жизнью. Джед, который перестал даже верить в себя, был тронут доверием Дрока, бесспорным доказательством его непоколебимой дружбы и любви.

Джед пристроился в углу и даже не заметил, как свет магического шара погас, издав характерный звук, будто притушили газовый светильник. Он погладил зверька, и тот мирно устроился в складках одежды хозяина. Всё вокруг медленно погрузилось в сон. Неожиданно Джед вспомнил, что в этот день четыре года назад его крестили. Казалось, что холодные воды горной реки, которую он, голый и безымянный, должен был тогда пересечь, вновь коснулись его утомлённого тела. Вспомнились ему также заводи его родной реки Ар, где он так любил купаться мальчишкой; деревня Ольховники, расположенная среди непроходимых лесов и окружённая высокими горами; вспомнилось со всеми подробностями обычное деревенское утро, когда первые лучи солнца только-только начинают освещать запылённую улицу, а огонь в кузне отца так и горит, так и пышет жаром, и с особой силой его живительное тепло ощущаешь в морозный зимний полдень. Джеду даже показалось, что он вновь чувствует запах хижины, в которой жила тётка; он явно ощутил привкус этой странной смеси трав и заклинаний. Давно, очень давно он не вспоминал об этом. Но минувшее вернулось к нему, в ночь, когда Джеду исполнилось семнадцать. Всё, что пришлось пережить ему в такой короткой, но и такой богатой событиями жизни, предстало впервые перед ним не как отрывочные воспоминания, а как законченная единая картина бытия. Наконец-то он понял, кто он, и зачем он явился сюда.

Будущее не открылось ему, оно по-прежнему было туманно и вселяло страх.

На следующее утро он отправился в путь, и зверёк сидел на плече его. На этот раз, чтобы добраться до Башни, ему потребовалось три дня вместо обычных двух, и путешествие порядком утомило его. Он с облегчением вздохнул, когда перед ним предстала, наконец, Одинокая Башня, возвышающаяся над грозными водами Северного моря. Как и прежде, здесь было сумрачно и холодно. Курремкармеррук по-прежнему составлял свой бесконечный список имён. Он взглянул на Джеда так, как будто тот никогда не покидал его, а потом коротко бросил: «В постель. Кто устал, тот глуп для науки. Завтра начнёшь. Всё».

В конце зимы Джед вновь вернулся в Храм Мудрости. На этот раз Владыка согласился принять его обет. И теперь Джед был готов к тому, чтобы удостоиться посоха. Способности вновь вернулись к нему, и он с лёгкостью навёрстывал упущенное. Джед стал подумывать, уж не оставила ли его Тень: кошмары ушли, а душа освободилась от страхов. Но в сердце своём он всё-таки знал — надежды напрасны.