Маг поневоле

Голос прозвучал неестественно громко и не получив ответа, утонул в повисшем безмолвии. Если и было здесь что–то живое, то хорошо затаилось до поры и ничем себя не выдавало. Да и негде здесь было, особо таиться. Зал представлял собой огромную круглую площадку неправильной формы. Стены выложенные из огромных серых плит местами были покрыты непонятными письменами и вздымались далеко ввысь, очевидно, доставая почти до самой поверхности. Такой же серый куполообразный потолок, казалось, парил над помещением. Серыми плитами был выложен и пол, ровными блоками покрывая всё пространство. Всё было простенько, аскетично даже я бы сказал, но при этом дышало непонятным величием. Помещение было практически пусто. Ни мебели, ни каких–либо выемок и ниш, ни дверей. Лишь в центре стояла большая метров восемь в высоту статуя, целиком высеченная из белой скалы.

Восхищённо замерев, я долго разглядывал древнего мага. Скульптура буквально завораживала своим величием и нечеловеческим изяществом. Казалось, ещё мгновение и камень оживёт, пробудившись от тысячелетнего сна и спящий гигант сойдёт со своего пьедестала.

Я осторожно приблизился, несмело обошёл вокруг статуи и, встав перед ней, робко прикоснулся. Камень был тёплый и мягкий на ощупь. Я озадаченно отступил, покачав головой. Что за материал такой странный? Зверь у фонтана тоже из чего–то подобного сделан был. Я медленно поднял глаза вверх, разглядывая колдуна в упор. Фигура стояла, наклонившись, уперев руки в колени, словно с интересом разглядывая очередную букашку, появившуюся перед ней и решая, что с этой букашкой делать. Большая окладистая борода, чуть вытянутый, слегка крючковатый нос, ощерившийся в язвительной усмешке рот. Но особенно поражали глаза. Неизвестный мастер очень талантливо сумел передать чувства волшебника, смотрящего на меня свысока. В этом взгляде смешались воедино и сознание собственного превосходства над стоявшими перед ним, и лёгкая снисходительность к низшим существам, и невообразимая мудрость, недоступная простому смертному. Этот взгляд завораживал, притягивал к себе, подавлял.

Внезапно воздух, передо мной, весело заискрился, волосы ласково погладил лёгкий ветерок и свет, отхлынув от стен, сомкнулся вокруг меня и статуи, образовав небольшой круг диаметром чуть более двух метров. Оставшаяся часть зала сразу погрузилась в непроглядную тьму. Запаниковав, я попытался отскочить назад, но невидимая сила мягко спружинив, вернула меня назад в центр круга. Последующие отчаянные попытки вырваться также успехом не увенчались. Я словно оказался внутри силового кокона, не желавшего выпускать наружу. Сердце сжалось в недобром предчувствии.

— Положи свой дар у ног великого Инсора.

Голос прошелестел так тихо на грани восприятия, что в первое мгновение я подумал, что мне просто послышалось и это плод моей расшатанной психики.

— Ну что же такое то?! — чуть не заплакал я. — И так всё плохо, а я ещё и с ума потихоньку сходить начинаю!

Я попробовал протянуть за пределы круга хотя бы руку, но чем дальше её вытягивал, тем сильнее уплотнялся воздух, превращаясь в непроходимую преграду.

— Ну, вот и всё, — неожиданно для самого себя я успокоился. — Кажется, приплыли. Конечная остановка!

— Положи свой дар у ног великого Инсора, — голос на этот раз прозвучал чётче, в его интонации проскользнула требовательность и нетерпение.

— Чего? — ошарашено переспросил я, уставившись на лицо статуи. Впрочем, если она и говорила со мной, то внешне это никак не выражалось. Камень он и есть камень — пусть и холодный. Хотя этот как раз тёплый!

— Положи свой дар у ног великого Инсора! — в голосе невидимого собеседника проскользнули нотки ярости.

— Сейчас положу, только достану! — поспешил заверить я и, скинув с плеч мешок, начал лихорадочно в нём копаться. Излишне злить неведомо кого, тем более находясь у него в плену, совсем не хотелось. Вот только что этому Инсору отдать? Выбор был не просто не велик, а по–настоящему скуден. Кусок чёрствого хлеба, две луковицы, чурбачок с намотанными на него нитками и иголкой, старое кресало и деревянная ложка. Вот и всё мое нехитрое богатство. Как говорится всё свое ношу с собой. Вот только класть в дар Инсору что–то из этого убожества, было откровенно боязно. Может и оскорбиться. Долбанёт каким–нибудь пульсаром, от меня даже обувки не останется.

— Ты испытываешь терпение Инсора, смертный! — невидимый голос взревел, заставив меня втянуть голову в плечи. Я, уже остановив, было свой выбор на кресале, внезапно вспомнил: — «Монета»!

Перед глазами встали насмешливые глаза старика–шамана, пренебрежительно бросившего мне к ногам золотой кругляш.

— Бери червь! Может и пригодится в запретном городе!

Он что знал что–то? Ведь неспроста так расщедрился!