Маг поневоле

Двое служек, неподвижно стоявших всё это время возле стены, резво подошли в Микуле и, не разбирая куда бить, обрушили на несчастного свои плети. В один миг вокруг неудачника образовалось пустое пространство. В наступившей тишине крики несчастного и свист плетей слышались особенно чётко. Экзекуция завершилась так же внезапно, как и началась. И вот уже служки вновь расположились возле стены, а Микула остался один, рыдая и прижимая к груди окровавленные руки.

— В следующий раз ты хорошо подумаешь, прежде чем солгать, — по–отечески пожурил его маг и перевёл взгляд на нас: — Но я слышал тут он не один такой. Кто же у нас другой такой глазастый?

Лузга, рядом со мной, ссутулился, втянув голову в плечи.

— Пусть уж лучше сам откликнется, — с притворным огорчением покачал головой Ликон. — Или всем по паре плетей сейчас влетит. На него быстро покажут.

— Это я был, мастер, — опередил я, уже начавшего было подниматься, Лузгу.

В его глазах мелькнуло удивление. Вот–вот. Пусть проникнется. Выручаю я его сейчас здорово. Вон Микула до сих пор подвывает. Может когда и отплатит добром на добро. Хотя верится в это, конечно, с трудом. Пообтесался я всё же немного здесь за последнее время и в светлые чувства кого бы то ни было, уже не поверю. Да и откликнулся я сейчас тоже не из–за сострадания к ближнему своему. Просто держусь я в этой школе на одной тонюсенькой ниточке — интересе к проклятому городу местного руководства. Выведают они у меня всё, что я знаю и всё: больше я им буду не нужен. И хорошо если потом здесь оставят. Могут и опять в ходоки отдать. С них станется. Вот и пускай увидят, что к магии у меня тоже кое–какой талант есть. Хоть какая–то польза от пакостного коротышки будет.

— Что, тоже плетей захотел? — неприкрыто усмехнулся Ликон. — Или надеешься, что я тебя пощажу? Если так, то зря!

Воздушник бросил косой взгляд в сторону служек и те стремительно направились ко мне.

— Вы в палец ниточку втянули, мастер, — поспешно заорал я, закрывая руками голову. — Голубую!

— Стойте! — окрик мага прозвучал как нельзя вовремя, остановив уже занесённые над моей головой плети. — Иди сюда, — на этот раз он уже обращался ко мне.

Отряхнувшись и опасливо посмотрев в сторону вновь отошедших к стене служек, я подошёл к Ликону. Тот некоторое время внимательно, словно какую–то диковинку, разглядывал меня, обдавая сильным перегаром. Затем, подняв руку ладонью вверх, требовательно спросил: — Что видишь?

— Туман какой–то зелёного цвета над ладонью клубится, — ответил я, вновь взглянув в изнанку. — И в нём искорки непонятные мелькают.

— Странно, — задумчиво почесал маг свою бородку. — Вроде полный бездарь, а за изнанку почти сразу заглянул. Правда проку от этого немного. Может хоть бурдюк приличный получится? — воздушник икнул и, барственно кивнув мне, продолжил: — Ступай. Я скажу господине эконому о тебе, — и добавил, со значением заглянув мне в глаза. — Я свои обещания выполняю. Всегда!

«Ага. Верю. Сам такой». — Мысленно хмыкнул я, возвращаясь под завистливыми взглядами обратно. — «С крыльями и весь в белом. Прям как Басков»!

* * *

Через седмицу входить в изнанку умели почти все. И вряд ли это было большой заслугой преподавательского искусства Ликона. Воздушник вообще к обучению относился довольно прохладно, мотивировав это словами. «Азам обучу и ладно. Дальше уж сами, если желание будет». Единственное, что он делал старательно, так это проверял проявившиеся способности у очередного ученика и вычеркивал его имя из имеющегося у него списка. К концу отпущенного срока не вычеркнуто оказалось лишь два человека и, класс вновь погрузился в свист плетей и крики истязаемых.

— Это хорошее средство заставить стараться нерадивых, — одобрительно кивал вслед воплям Ликон. — Ну, а если не научитесь, то так под плетьми и сдохните. Невелика потеря!

Меня всю эту неделю, как не странно, никто не трогал. Словно судьба наконец–то решила дать передышку. Не было вызовов к отцу–наставителю, которого я за это время даже не увидел ни разу, не лез с расспросами пьяный маг, лишь иногда многозначительно посматривая в мою сторону, затаились, почему–то городские, демонстративно меня не замечая. Жизнь вошла в колею монотонности и однообразия. Ранний подъём и завтрак, состоящий из травяного отвара, заменявшего здесь чай и куска чёрствого хлеба. Затем несколько часов изнурительной работы, на благо процветания города и княжества, как любил твердить до судорог всеми ненавидимый толстый господине эконом, пара часов отдыха, вновь работа, занятия и, наконец, ужин. Обеда нам, увы, не полагалось. И как завершение длинного дня, короткий глубокий сон в тесных душных каморках, больше похожих на камеры. Единственным происшествием, собственно говоря, была встреча с Гондой и обсуждение якобы спрятанного мною клада.