Мафия

— Надо же, молодой еще…

— Вот так работаем, работаем, себя не жалеем, а потом хлоп — и готово!

Машина Коваля неторопливо едет по набережной мимо Андроникова монастыря в сторону Сокольников. Неспрямленная Яуза здесь живописно извивается, старые горбатые мостики соединяют берега, справа поднимаются высокие зеленые откосы.

Приятная, уютная дорога, а для Коваля приятная вдвойне, потому что ведет она к дому любимой женщины. Зовут ее тоже Вероникой, как и жену Ардабьева.

На заднем сиденье невозмутимая пара плечом к плечу — «псы» Хомутовой. Настроение, в котором пребывает Коваль, отчетливо не вяжется со зловещим смыслом этих фигур.

Он тормозит и выходит у крошечного островка с домиком — вероятно, какая-то станция речной службы. В центре современного города прямо-таки диккенсовская идиллия, отрешенность от суеты, уединение, покой. Ульи желтеют, собаки слоняются.

Созерцание островка для Коваля — окончательное переключение, подготовка к тому, чтобы появиться у Вероники иным человеком: ласковым, раскованным, легким.

…Он звонит в дверь — из коридора вылетает Вероника и по-девчоночьи виснет у него на шее.

— Ой, как я соскучила-ась! Три недели… ненавижу твои командировки!..

— Теперь долго не поеду.

Вероника тащит его в комнату и начинает танцевать вокруг, припевая: «Олежка вернулся, вернулся, вернулся!» Танцует не потому, что Коваль ею любуется, а скорее для себя — от радости, от юной непоседливости, — и останавливается, только когда замолкает служившая аккомпанементом музыка из телевизора.

— Ты прямо с дороги?

— Нет, побывал в конторе.

Что-то мелькнуло, видно, в лице, и она уловила:

— Неприятности?

— Чуткая моя девочка. Да, пришлось… уволить одного сотрудника.

— И теперь жалко?

— В незапамятные времена мы были друзьями. Взял его к себе, и вот ошибся. Ладно, пустяки…

Грубым дается радость.
Нежным дается печаль.
Мне ничего не надо.
Мне никого не жаль.

— «Жаль мне себя немного, — вторит Ковалю Вика, — Жаль мне бездомных собак…» Удивительно, что ты любишь Есенина, — говорит она. — Ты такой волевой, сильный. А впрочем… я о тебе ничего не знаю.

— Больше всех.

— Ничего! Даже где ты работаешь.

— Директор КСИБЗ-6, — шутливо представляется Коваль.

— КСИБЗ? Как это расшифровать?

— Понятия не имею. Никто на свете не знает.

— Да ну тебя! — смеется Вика и перескакивает на другое: — Ой, Олег, я разбила твою японскую вазу!.. Ругаться будешь?

Вид у нее виноватый, против чего Коваль решительно протестует:

— Вика, здесь все твое!

— Но ты же покупал!

— Все твое! Хоть в окно выкини! И никогда больше не извиняйся. Что без меня делала?

— С тоски подыхала. Разрешил бы работать пойти?

— Чтобы ты опять слушалась дурака-начальника? Смотри сюда, — Коваль держит на ладони коробочку. В коробочке кольцо. Вероника смеется:

— Еще кольцо? Олег, я кругом окольцована!

Все вокруг свидетельствует о его стремлении создать здесь райское гнездышко. Обстановка квартиры нестандартна, много картин, шкуры, изысканная посуда за стеклами серванта. Причем упор не на явную роскошь, а на артистизм и коллекционность.

5

Курков входит к Знаменскому.

— Звали, товарищ полковник?

— Звал. Мне тут привезли материал на наркомана Демидова. На днях он попал под машину. Да вы сядьте. Жена Демидова тоже кололась, сейчас в роддоме. Надо найти в каком и осторожненько попробовать выяснить вот что: кто из оптовых продавцов снабжал ее мужа. Судя по тому, сколько при Демидове было денег и наркотиков, поставщик — крупная фигура.

Курков приближается к зданию роддома.

Затем — уже в белом халате — стучит в кабинет зама главного врача и скрывается там.

По коридору провозят каталки с младенцами — время кормления.

К заму главного спешит вызванная медсестра.

Пожилой врач просматривает принесенную ей карточку, сообщает:

— На четвертый день после родов было резкое нарушение сердечной деятельности, рвота, боли, потеря сознания. Еле отходили. Затем нормализовалось.

— Ага!.. Пожалуйста, пригласите ее сюда, — обращается Курков к сестре.

— Матери кормят, — взглядывает врач на часы.

— Ей не носят, Владимир Иванович, — напоминает сестра. — Он в реанимации.

— Ах, тот самый?! Новорожденный в критическом состоянии, едва вывели из комы.

Сестра направляется к двери, Курков останавливает:

— Секунду. Демидова получает передачи?

— Сейчас нет, у нее дома несчастье.

— Ясно.

Сестра выходит.

— Доктор, Демидова — наркоманка.

— Что?!

— Как вы не догадались! Ее болезнь — это была ломка, по-научному абстиненция. Все симптомы совпадают!

— Чудовищно!.. Вы наверняка?.. Боже мой, теперь все понятно… Тридцать пять лет я помогал людям являться на белый свет. И вот — матери-школьницы. Дети, которых никто не забирает. А теперь еще врожденные наркоманы! Боже мой, у него ведь тоже абстиненция… семи дней от роду! Я должен проконсультироваться, как спасать, — берется за телефонный аппарат.

— А стоит, доктор? Неполноценный. Обреченный.

— Так рассуждать бесчеловечно!