Маэстро

Марик опешил. Он ожидал нагоняя за ресторан, за позднее возвращение, да хотя бы за пропуск лекций по историческому материализму (ну не мог он высиживать четыре часа бесконечного бреда, хотя знал, что экзамен будет одним из самых сложных — старшекурсники уже настращали). Но за вчерашний концерт? Что плохого он сделал?

— Мне казалось, выступление перед живым залом, с живым оркестром — это полезный опыт для будущего певца, — осторожно заметил он.

— Вот именно, молодой человек! Будущего! Не слишком ли резко вы стартуете? Подумать только, первый курс! Да что там курс, вы только-только сдали первую сессию. И у вас сольный концерт в зале Чайковского!

— Разве это плохо?

— Это отвратительно! — Декан так резко опустил стакан на стол, что чай расплескался через край. — Это как минимум непрофессионально. Это неуважение к вашим преподавателям, в конце концов! И к той музыке, на которой мы вас воспитываем!

— Я пел те произведения из консерваторской программы…

— Что вы говорите? И куплеты Дона Базилио у нас тоже теперь программа Московской консерватории? На русском языке? А паясничать перед публикой тоже мы вас учили? Может быть, вам место в Эстрадно-цирковом училище, а, Агдавлетов? Так вы скажите. Я оформлю вам перевод!

Марик покраснел, кулаки машинально сжались, как всегда, когда он чувствовал несправедливость по отношению к кому-либо. Хотя бы и к себе. Ну что он прицепился к этим куплетам? Россини — это тоже классическая музыка, между прочим! Можно подумать, он «Подмосковные вечера» спел! А если бы и их! «Вечера» сейчас постоянно крутили по радио, и Марику очень нравилась незамысловатая, но очень мелодичная песня Соловьева-Седого. М-да, спел бы, и точно отчислили.

— Знаете, что за бумагу я держу в руках, Агдавлетов? — продолжил декан, чуть сбавив тон и отхлебнув чай. — Письмо из министерства культуры. Как вы знаете, Агдавлетов… Хотя откуда вам знать, вы ведь куда больше заняты собственной карьерой… Так вот, сейчас в Большом театре стажируется группа артистов из Италии. А нам, соответственно, предоставлена возможность отправить на стажировку в Италию наших студентов. Перспективных студентов, Агдавлетов. Тех, которые несколько лет спустя станут честью и гордостью Советского Союза. Будущих солистов Большого театра — визитной карточки нашей родины. Вы понимаете, к чему я веду?

Марик уже вообще ничего не понимал. Но ему решительно не нравился тон декана. Он не чувствовал за собой никакой вины и не считал, что на него можно кричать.

— Еще вчера я собирался порекомендовать вас для этой поездки. Все преподаватели, работающие с вами, в один голос настаивают на вашей кандидатуре. Но, заметьте, Агдавлетов, за границей, в капиталистической стране, вы будете не просто учиться. Вы будете еще и представлять нашу страну. И мы не можем отправить туда студента со столь сомнительными моральными качествами. Может быть, вы и там захотите сольные концерты организовать? А может быть, и остаться там решите? И подставите таким образом все наше учебное заведение?

И тут до Марика дошло. То есть его могли отправить в Италию? В его сказочную Италию, которую он видел только на картинках и о которой мечтал с детства? Вот так запросто? Да не просто посмотреть на волшебную страну. Его могли отправить туда учиться! Искусству бельканто — самого красивого пения, какое можно представить! И теперь у него отбирают эту возможность только потому, что он спел (и очень успешно!) концерт в зале Чайковского? Где же тут справедливость?

Обидно стало так, что в глазах слезы вскипели. Но пролиться им, Марат, разумеется, не дал. Дернул плечом:

— Я в Италию не просился.

Развернулся и вышел из кабинета декана. Не попрощавшись, не спросив позволения уйти. Только что дверью не хлопнул — аккуратно ее за собой притворил. Характер характером, но уважать старших в детстве его научили.

На занятия не пошел. Он вообще не был уверен, что его теперь не отчислят. Вышел во двор консерватории. На лавочке возле памятника Петру Ильичу всегда теснились студенты, но в этот час лавочка пустовала. Марик уселся на нее, достал сигарету. Усмехнулся. Глубоко символично, что молодые музыканты сидят в ногах у великого композитора. Вчера, после третьей рюмки коньяка, Рудик говорил, что обязательно залезет на постамент и сковырнет из бронзовой партитуры маэстро одну нотку. Мол, легенда есть такая, что нотки счастье приносят будущим композиторам. А Марик над ним смеялся: «Оставь Петра Ильича в покое, мы с тобой и так счастливые». И вчера он правда чувствовал себя счастливым. Что же сегодня изменилось? Поманили несбыточной мечтой? Но жил же он как-то без нее, без Италии. Подумаешь…

— Агдавлетов!

Господи, опять он. Спешит через огромный двор на коротких ножках, запыхался, щеки красные.

— Мы с вами не договорили. Вижу, я не ошибался насчет ваших моральных качеств и воспитания. Вы еще и курите. Вокалист! Великолепно!

Марик бросил сигарету в урну. Как ни хотелось послать декана к черту, встал — перед старшими не сидят. Получилось, правда, еще хуже, так как он был выше декана на две головы.