Мадемуазель Судьба

– Подожди, милок, – старушка зашуршала бумажками. Спустя три минуты она гордо объявила: – В списках значишься.

Услышанному Федор не удивился. Барсук частенько попадал в разные истории и очень трепетно относился к безопасности, наивно полагая, что жалкие маневры в случае угрозы спасут его паленую шкуру от многих бед. Своей престарелой матери он оставлял список лиц, которым можно было сообщать о его местонахождении. Список изредка сокращался и с такой же частотой пополнялся – поссорившись с одним приятелем, Барсук гневно вычеркивал соответствующую фамилию, помирившись, вписывал вновь. Нелепость заключалась в том, что о его убежищах знали все, кому не лень. Покосившийся домик в деревеньке (на расстоянии семидесяти километров от Москвы) и квартира зазнобы Люськи в Подольске – вот и все места дислокации.

Раз старуха зашуршала бумажками, значит, Кашин в бегах, а если в бегах, то денег у него, конечно, нет. Федор поморщился, провел рукой по лысой голове, взвесил все «за» и «против» и решил ехать – даже если не повезет с деньгами, то он повидает старого знакомого и пообщается с ним «за жизнь».

– Отправляйтесь в деревню, там он сейчас обитает. Кефира купите и булок, оголодал, поди, мой Мотя.

Федор купил бутылку водки, копченую скумбрию, банку маринованных огурцов, шпроты, батон варено-копченой колбасы под многообещающим названием «Пикантная», две буханки бородинского и обещанный кефир. Кто знает, может, сейчас Барсуку и кисломолочные продукты деликатесом покажутся. Федор улыбнулся, представляя лицо друга, когда тот увидит зеленый пакет с надписью «Кефир».

Деревенька была бесподобной, предприимчивые любители живой природы с бульдозерами и новыми архитектурными проектами еще не добрались до этих мест. Уже стемнело, но память дорисовывала невидимые детали. Дома с облупившейся краской, щуплые кустики красной и черной смородины, заботливо прополотые грядочки, коричневые бочки по углам домов, обтянутые ржавыми кольцами, старушки в ярких платочках, чаевничающие на верандах, – кусочек спокойной, размеренной жизни.

Дверь оказалась открытой.

– Конспиратор хренов, – буркнул Федор, заходя в комнату с низким потолком, обклеенную выцветшими серо-зелеными обоями. На маленькой электрической плитке бухтел чайник – пар тонкой струйкой вырывался из носика, крышка с брякающим звуком подскакивала, а мелкие обжигающие брызги летели во все стороны. – Мотя, ты где?!

На втором этаже послышались шаги.

– Че надо?

– Зашел сказать, что чайник вскипел, – бросил Федор.

– Кто там?

– Рябов!

Увидев старого приятеля, Барсук расплылся в добродушной улыбке, стыд по поводу невозвращенного долга умер в душе давным-давно.

– Вот это да! Уж не думал, что свидимся. Как ты меня нашел?

– Догадайся с трех раз, – снимая чайник с плитки, ответил Федор.

– Маманя свое дело знает, в обиду родного сыночка не даст, – одобрительно кивнул Кашин.

– Просила кефирчиком тебя побаловать… Водка и закуска в пакете.

– Вот спасибо, вот молодец, а то жру всякую гадость: консервы с морской капустой, консервы с гречневой кашей и консервы с зеленым горошком. Больше ничего сюда не привозят, да и денег нет. Кстати, о деньгах… Ты за ними приехал?

– Почти. Как я понимаю, взять с тебя нечего?

– Продулся опять в пух и прах, – развел руками Барсук. Он был младше Федора, однако выглядел лет на сорок. Лихая жизнь изрядно потрепала Мотьку Кашина, поэтому он напоминал печеный картофель, но не унылый, а весьма оптимистичный и бодрый. – Раньше что было? Игральные автоматы! В карманах пусто – до свиданья! Бездушные железные машины… А теперь сядешь в кабаке за столиком с друганом, разложишь картишки пару раз и… По уши в долгах! Честным людям развернуться негде. Страдаю через это дело страшно сказать как!

– Сочувствую, – не особо старательно нарезая колбасу, усмехнулся Федор. Посмотрел на приятеля и вновь застучал ножиком о старую доску, прожженную с одного края. Он с удивлением отметил, что не знает, почему Кашина прозвали Барсуком – то ли из-за длинного тонкого носа, то ли из-за белой седой пряди на макушке, появившейся в школьные годы, а может, еще из каких соображений.

Плюхнувшись за стол, Барсук заботливо уложил шпротку на кусок ароматного хлеба и, счастливо воскликнув «эх!», засунул почти весь бутерброд в рот.

– Вот ведь жизнь – странная штука, – изрек он, чавкая, – лучшие годы гоняемся за черной икрой, а по-настоящему вкусными нам кажутся незамысловатая тощая килечка да сдобренная специями колбаска. Это бабы нам головы дурят: то одно им подавай, то другое, а я бы сидел на бережку с удочкой и в ус не дул, плевал бы на картишки. А помнишь, какие я побрякушки делал? А часы? Любо-дорого посмотреть!

– Помню. И много женщин тебя с пути истинного сбило? – усмехнулся Федор. – Небось до сих пор у Люськиной юбки крутишься. А она к барахлу равнодушна, тебя, дурака, любит, так что не мути воду зря.

– Люська! Люська – человек, не спорю. – Барсук расстегнул рубашку и почесал дряблый живот. – Но все одно: бабы до добра не доводят.

– Расскажи лучше, что в мире делается, давно меня в Москве не было.