Мадемуазель Шанель

В большом венецианском зеркале над туалетным столиком я увидела свое отражение — сгорбленную фигуру, странно искривленную в зеркальной поверхности. Отбросив в сторону полотенце, я медленно двинулась к нему, словно отражение могло улететь или исчезнуть. Подойдя совсем близко, чтобы хорошенько рассмотреть себя, я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и только потом усилием воли заставила себя открыть их снова и заглянуть в зеркало.

Сколько раз я видела себя в зеркале? Тысячи? Десятки тысяч? Это ведь вечный ритуал каждой женщины, когда она надевает сережки или ожерелье, поправляет выбившийся локон, подводит глаза, в последнюю минуту припудривает носик или прыскает духи. Я видела свое лицо в зеркале каждый день бо́льшую часть своей жизни. Я думала, что знаю его хорошо, как ничто другое. Но сейчас я взирала на какую-то совсем незнакомую женщину, в лице которой отразились все сорок шесть прожитых лет, от напряженных морщинок, образующих скобочки вокруг губ, до отчетливо видных сеточек в уголках глаз.

Я вспомнила один роман, который читала когда-то, где стареющая куртизанка приказала разбить у себя доме все зеркала, потому что не могла выносить вида своей надвигающейся дряхлеющей немощи. Тогда мне казалось это смешным, нелепым тщеславием, поскольку возраст есть плата за долголетие и в этом нет никакого стыда. Я никогда не считала себя красавицей и никак не думала, что стану избегать смотреть на свое отражение, не делала этого и сейчас. Я просто смотрела, внимательно ощупывая пальцами кривую подбородка, касаясь едва заметно провисших щек. Широко разведя худые руки, я разглядывала их загорелую кожу, принимала разные позы, как манекенщица в салоне, ставила ноги и так и этак, напрягая слабые мышцы, которые пыталась укреплять уроками танцев, плаванием, активным образом жизни. Я повернулась, чтобы посмотреть на себя сзади, маленькую, с ладной, стройной фигурой, обтянутой купальным костюмом, с отчетливо выступающими лопатками.

Нет, я уже, конечно, далеко не девочка. Не та девчонка-сорванец, которая очаровала Бальсана и приводила в восторг Боя. Я давно уже зрелая женщина — невероятно богатая и успешная, весь мир у моих ног, у меня есть все, что я только могу пожелать, и даже больше, мне доступно все, что придет в голову получить.

Но когда мои руки опустились на дряблый живот, где возраст отпечатался больше всего, я ощутила внутри некую пустоту, осязаемую и явную.

Но разве это так важно, что мне не удалось совершить тот единственный поступок, который делает женщину женщиной? Не отсутствие ли рядом со мной мужа и собственного ребенка посеяло зерно моей недостаточной удовлетворенности собой, как это произошло и с моей тетушкой Адриенной, связавшей свою жизнь с Нексоном, но без обручального кольца на пальце и без ребенка в детской, чтоб вести себя более решительно?

Дрожащими пальцами я нащупала сигареты. Прикурила, снова взяла смятую газету. Попыталась найти в этих банальных строчках, в этом напыщенном и пустом извещении что-нибудь такое, что бы меня успокоило и подбодрило, но не поняла ни слова, и газета выпала из рук.

Яростно погасив в пепельнице сигарету, я перешагнула через газету и отправилась принять душ перед ланчем.

Нет, рановато еще признавать, что роман с Бендором подходит к финалу, но ощущение такое было.

* * *

Как я и предполагала, пребывание на яхте не доставило мне никакого удовольствия. Мися то и дело скорбно вздыхала и жаловалась, как, мол, она теперь будет жить без Серта, я как могла избегала Бендора, и мне это прекрасно удавалось, пока он не припер меня к стенке в нашей каюте после того, как Мися, накачавшись шампанским и пошатываясь, отправилась в свою.

— Позволь спросить, что, черт возьми, происходит? — быстро проговорил он. — С тех пор как мы покинули Монте-Карло, ты и трех слов со мной не сказала.

— Правда?

Я повернулась к нему и поймала себя на желании найти что-нибудь в его внешности для меня неприятное: еще одну прядь седых волос на голове, морщину или складку на подбородке.

— Ты же видишь, с нами Мися. Ее надо занимать с утра до вечера.

— Да, но у нас есть слуги, они могут уделять ей внимание, исполнять ее прихоти. — Он расправил плечи. — Коко, в чем дело? Ты что-то недоговариваешь. И мне это не нравится.

— Нет, — отозвалась я и, словно со стороны, услышала свой смех. — Мне тоже не понравилось то, что я прочитала в газете. Но это, как вы, англичане, любите повторять, старая история.

Он застыл на месте:

— А-а… Кажется, я знаю, о чем ты.

— Не сомневаюсь. — Я двинулась к прикроватному столику. — Где же мои сигареты? О боже, кажется, я снова забыла их на палубе. — Я направилась к выходу.

— Тут ничего не поделаешь, и ты это знаешь, — сказал он.

Я остановилась. Как я ни сопротивлялась, воспоминание обрушилось на меня, словно я вспомнила давнюю ужасную болезнь: передо мной словно снова стоял Бой, оправдывался, лепетал, что все ждут от него этого, все возлагают на него огромные надежды.