Мадемуазель де Мопен

— Кто меня любит, за мной! — промолвил Теодор, перемахивая через изгородь в четыре фута высотой. — Ну-ка, господин поэт, — осведомился он, оказавшись по ту сторону, — попробуете прыгнуть? Ходят слухи, будто конь у вас с крыльями.

— Право, я лучше объеду кругом; жаль было бы сломать голову, она у меня одна; будь у меня еще несколько, я бы попробовал, — с улыбкой ответил д’Альбер.

— Раз никто за мной не спешит, значит, никто меня не любит, — заключил Теодор, и уголки его губ поползли еще больше вниз, чем обычно. Маленький паж с упреком поднял на него огромные синие глаза и стиснул шпорами брюхо своего коня.

Конь так и взвился в воздух.

— Нет, любит! — произнес паж по ту сторону изгороди.

Розетта бросила на мальчика красноречивый взгляд и залилась румянцем; затем, обрушив на шею своей кобылы безжалостный удар хлыста, она перемахнула через изгородь из нежно-зеленых веток, преграждавшую путь.

— А я, Теодор? Вы полагаете, что я вас не люблю?

Мальчик метнул на нее взгляд — снизу вверх и искоса — и подъехал ближе к Теодору.

Д’Альбер был уже посреди аллеи и ничего этого не видел, ибо отцам, мужьям и любовникам с незапамятных времен дарована привилегия ничего не видеть.

— Иснабель, — сказал Теодор, — вы сумасшедший, и вы, Розетта, сумасшедшая! Иснабель, вы взяли слишком малый разбег, а вы, Розетта, чуть не зацепились платьем за колья. Вы могли убиться.

— Не все ли равно? — возразила Розетта, и в голосе ее послышалась такая горестная тоска, что Иснабель простил ей прыжок через изгородь.

Проскакав еще некоторое время, выехали на круглую площадку, где должны были ждать свора и доезжачие. Шесть арок, прорезанных в гуще леса, окружали каменную шестигранную башенку; на каждой ее стене было высечено название дороги, упиравшейся в эту стену. Деревья уходили так высоко в небо, что, казалось, пытались расчесать комковатые, словно невыделанная шерсть, облака, которые скользили под довольно сильным ветерком, зацепившись за макушки; в высокой траве, в непролазном кустарнике было множество укромных уголков и укрытий для дичи, и охота обещала быть удачной. Да, это был добрый старый лес, с древними дубами, насчитывавшими уже не одну сотню лет, — теперь таких уже не увидишь, ведь никто больше не сажает деревья, и ни у кого недостает терпения дождаться, пока вырастут те, что были посажены прежде; это был лес из тех, что переходят от поколения к поколению, лес, посаженный прадедами для отцов, отцами для внуков, с необыкновенно широкими аллеями, с обелиском, над которым росла береза, с источником, вытекающим из ракушечного грота, с непременным прудом, со сторожами, обсыпанными белой пудрой, в желтых кожаных кюлотах и небесно-голубых камзолах; это был один из тех густых темных лесов, где на фоне чащи так изумительно выделяются атласные белые крупы здоровенных Вувермановских коней и широкие раструбы поблескивающих за плечами у доезжачих, рожков а-ля Дампьер, которые так любил изображать Парросель. Множество собачьих хвостов, напоминая собой серпы или кривые садовые ножи, вихрем крутились в облаке пыли. Прозвучал сигнал, спустили собак, рвавшихся со сворок, и охота началась. Не станем в подробностях описывать, как олень, петляя и бросаясь из стороны в сторону, мчался сквозь заросли; мы даже не вполне убеждены, что это был ветвисторогий олень, и, несмотря на все наши разъяснения, так и не сумели в этом удостовериться, о чем весьма сожалеем. Но все же, по нашим предположениям, в таком древнем, таком тенистом, таком сеньериальном лесу должны водиться исключительно ветвисторогие олени, и мы не видим причин, почему бы за одним из них не гнаться галопом верхом на разномастных скакунах и non passibus aequis⁵ четырем главным действующим лицам нашего достославного романа.

Олень бежал с быстротой оленя, как, собственно, ему и полагалось, и пять десятков собак, гнавшихся за ним по пятам, изрядно подхлестывали его природную резвость. Погоня летела с такой скоростью, что до охотников лишь изредка доносился собачий лай.

Теодор, обладатель самого быстроногого коня и самый ловкий наездник, с необычайным пылом унесся вслед своре. За ним мчался д'Альбер. Далее скакали Розетта и маленький паж Иснабель, с каждой минутой они все больше отставали от остальных.

Вскоре разрыв увеличился настолько, что исчезла всякая надежда наверстать упущенное.

— Может быть, остановимся ненадолго и дадим передышку лошадям? — предложила Розетта. — Охота умчалась в сторону пруда, а я знаю проселок, который приведет нас туда одновременно с остальными.

Иснабель натянул поводья своей горной лошадки; она опустила голову, и на глаза ей упали прядки, отделившиеся от гривы; копытами она рыла песок.

Лошадка эта являла собой разительный контраст с лошадью Розетты: одно животное было черно, как ночь, другое — атласно-белое; одно косматое, с растрепанной гривой, у другого грива была заплетена голубыми ленточками, а хвост расчесан и завит. Второе было похоже на единорога, а первое на спаниеля.