Мадемуазель де Мопен

Вот наиправдивейшая и наиподробнейшая история моего первого любовного приключения и моей первой дуэли.

Глава пятнадцатая

Когда я въехала в город, было пять часов утра. Дома уже начинали глазеть на улицы; достойные туземцы выставляли в окошки свои добродушные физиономии, увенчанные пирамидальными ночными колпаками. На цокот копыт моего коня, чьи подковы гулко стучали по неровному булыжнику мостовой, из-за каждой занавески выглядывали круглые, необыкновенно красные лица и по-утреннему бесстыдно обнаженные груди местных Венер, которые изощрялись в замечаниях по поводу столь необычного явления путешественника в городе С*** в такое время и в таком виде, ибо костюм мой был весьма скуден, и выглядела я, по меньшей мере, подозрительно. Я осведомилась, где постоялый двор, обратясь к маленькому сорванцу, у которого волосы падали на самые глаза, так что ему приходилось задирать свою рожицу, похожую на мордочку спаниеля, чтобы удобнее было меня рассмотреть; за муки я дала ему несколько су и добрый удар хлыста, от которого он бросился прочь, вереща, как ощипанная живьем сойка. Я упала на постель и заснула глубоким сном. Когда я проснулась, было три часа пополудни, и всего этого времени мне насилу хватило, чтобы как следует отдохнуть. И впрямь, не так уж это было много после бессонной ночи, любовного приключения, дуэли и весьма поспешного, хоть и вполне удавшегося бегства.

Рана Алкивиада очень меня тревожила, но спустя несколько дней я совершенно успокоилась, узнав, что она не имела тяжких последствий и Алкивиад благополучно поправляется. Это сняло с моей души неизъяснимое бремя, ибо меня, на удивление, сильно терзала мысль, что я убила человека, хотя и поневоле, законным образом защищая себя. Тогда я еще не достигла того возвышенного равнодушия к человеческой жизни, которое пришло ко мне позже.

В С*** я вновь повстречала нескольких молодых людей из тех, с кем мы вместе путешествовали; это меня обрадовало, я сошлась с ними поближе, и они открыли мне доступ в несколько приятных домов. Я превосходно освоилась с мужским платьем, а более суровая и деятельная жизнь, которую я теперь вела, равно как упражнения в силе и ловкости, коим предавалась, сделали меня вдвое крепче. Я повсюду следовала за этими юными вертопрахами: скакала верхом, охотилась, учиняла вместе с ними кутежи, благо мало-помалу приучилась пить; не достигнув поистине германских талантов в этом деле, коими отличались некоторые из них, я все же выпивала две-три бутылки и не слишком пьянела — недурное достижение. С языка у меня не сходила самая замысловатая божба, и я весьма развязно целовала трактирных служанок. Словом, из меня получился образцовый молодой кавалер, как нельзя лучше отвечавший последним велениям моды. Я избавилась от кой-каких провинциальных представлений о добродетели, присущих мне прежде, и прочих подобных нелепиц, зато приобрела столь изощренное чувство чести, что почти ежедневно дралась на дуэли: это даже сделалось для меня необходимостью, своего рода незаменимым упражнением, без которого мне весь день было не по себе. А если, бывало, никто не смеряет меня взглядом, не наступит мне на ногу, и у меня нет никаких поводов драться, я вместо того чтобы бездельничать и сидеть сложа руки, вызывалась в секунданты приятелям или даже людям, которых знала лишь по имени.

Вскоре за мной установилась репутация отчаянного храбреца; только это и могло оградить от шуточек, которые посыпались бы на меня за безбородое лицо и женственный вид. Но стоило мне проделать три-четыре лишних петлички в чужих камзолах и осторожно вырезать несколько ремешков из упрямых шкур, как все сочли, что на вид я мужественней, чем Марс собственной персоной или сам Приап, и кое-кто с легкой душой стал бы вас уверять, что принимал из купели моих незаконнорожденных деток.

Посреди всего этого явного разгула, предаваясь беспечной и бесшабашной жизни, я неустанно следовала своей изначальной идее, то есть продолжала тщательно изучать мужчину и искать решение загадки идеального возлюбленного, загадки, отгадать которую чуть потруднее, чем найти философский камень.

Бывают такие понятия, как, например, горизонт, который существует, конечно, поскольку мы видим его перед собой, в какую сторону не обернемся, но он все время удаляется и, едем мы шажком или мчимся галопом, постоянно держится от нас на одном и том же расстоянии; дело в том, что он может явить себя лишь при условии, что мы смотрим на него издали, а по мере того как мы к нему приближаемся, он пропадает, чтобы во всем блеске своей летучей и неуловимой лазури соткаться вдали, и напрасно мы будем пытаться удержать его за край реющего плаща.