Мадам «Нет»

Не только участие в премьерах, но и ввод в уже существующий спектакль становился чрезвычайно важным. Для меня-то роль все равно оказывалась новой, ее предстояло прочувствовать, прожить. Но иногда ощущала, что какая-то партия не находит отклика в моей душе, не задевает так, чтобы искренне сопереживать своей героине, слиться с ней на сцене воедино. Например, с трудом могла проникнуться чувствами Жанны в балете «Пламя Парижа». Начать с того, что я терпеть не могла па-де-де из этого балета (там такая мелкая техника, которую я никогда не любила), но танцевала его очень много – чуть не в каждом концерте в свой первый театральный сезон. (Так же как часто исполняла «крестьянское» па-де-де из «Жизели», которое тоже становилось для меня жуткой пыткой.) В школе я па-де-де из «Пламени Парижа» не танцевала, а как пришла в театр, меня сразу заставили. Я его не-на-ви-де-ла! Во время гастрольных поездок буквально по минутам высчитывала: так, одно адажио станцевала, значит, из пятнадцати выступлений осталось уже четырнадцать адажио и пятнадцать вариаций… А полностью весь балет я станцевала в 1961 году. Неожиданно заболела исполнительница главной роли, и меня срочно вводила в спектакль педагог-репетитор Тамара Петровна Никитина… Никитина работала в театре и с Галиной Сергеевной Улановой, и с Раисой Степановной Стручковой, и я сначала удивлялась: «Почему такие знаменитые балерины репетируют с танцовщицей, которую я никогда не видела на сцене?» А видела я очень многих! Только когда сама начала работать с Тамарой Петровной, поняла: более требовательного, более строгого педагога я не встречала никогда в жизни (включая Уланову!). Ее нельзя было отвлечь никакими рассказами, разжалобить никакими слезами, убедить никакими ссылками на плохое самочувствие! «Не получается? Попробуй еще раз и еще раз!» – повторяла Тамара Петровна, и мне казалось, что она просто «железный человек»! Как же настрадалась от ее строгости Стручкова! Пожалуй, настоящего взаимопонимания с Никитиной удалось достичь только Улановой, – возможно, потому, что Галину Сергеевну и так всегда отличала чрезвычайная требовательность к себе самой… Думаю, что ни с кем другим, кроме Тамары Петровны Никитиной, я не смогла бы подготовить спектакль в подобных условиях: накануне своего дебюта, в двенадцать часов ночи, я пришла в Большой театр, и она со мной репетировала до двух часов ночи, потому что только на это время дали сцену для нашей единственной репетиции. Вот тогда я первый и последний раз в «Пламени Парижа» вышла – с ружьем наперевес – и быстро забыла, что вообще этот балет танцевала! Спектакль продержался в репертуаре недолго, но я вовсе не жалела о потере. Еще, конечно, «Тропою грома» оказался не тем балетом, что берет за душу. Хотя Лиззи стала единственной партией, которую я готовила с Мариной Тимофеевной Семеновой.

«Паганини» и «Шопениану» тоже не очень любила танцевать, но по другим причинам: это прекрасные балеты, и смотреть их с другими исполнителями мне всегда нравилось – какой, например, изумительной Музой представала в «Паганини» Марина Кондратьева! Она порхала над сценой, будто совсем не касаясь пола! Казалось, Марина была просто создана для партии Музы. Я смотрела на нее – и наслаждалась! Но сама чувствовала себя неуютно в этих балетах, не «находила себя» в них. Такое абстрактное парение меня совсем не вдохновляло! Я всегда предпочитала спектакли, наполненные драматическим содержанием, живыми человеческими чувствами: потому и в «Жизели» больше любила первый акт, чем второй. Желание воплотить новый женский характер, сыграть трагические переживания, а иногда и комические ситуации оказывалось для меня привлекательнее, чем участие в, может быть, более знаменитых, более значимых для истории хореографии постановках, но в которых отсутствовала драматическая составляющая. Как ни странно это может кому-то показаться, но я с большим удовольствием могла танцевать, например, Еву в «Сотворении мира», Шурочку Азарову в «Гусарской балладе» или Анюту, чем ту же «Шопениану»…

Понимаю, что есть люди, которым мои работы не нравились, и отношусь к этому совершенно спокойно; я никогда не стремилась быть приятной всем. Сама не могу назвать даже один свой спектакль, которым осталась бы довольна на сто процентов. Но волновалась я всегда только по поводу творческих вопросов, а не из-за того, кто что скажет.

Что «эстетично» сегодня