– Я плачу, сестричка, оттого, что мы никуда не побежим, потому что не имеем права убегать. Успокойтесь и послушайте меня, теперь настала моя очередь говорить: я бы все равно не смогла отвезти вас к вашей матери, ведь мне пришлось бы бежать за границу. А оставить вас я тоже не смогла бы…
– Оставить? Почему вы так сказали? – прервала она меня с живостью. – Я бы следовала повсюду за вами.
– Увы! Но я еще беднее вас, а у вас ведь нет ни гроша. Так на что нам жить вдали от Франции?
– Не беспокойтесь, я молода, у меня много сил, я работала бы за двоих.
Говоря все это, добрая девочка словно бы молила меня дать ей возможность пожертвовать собой ради меня.
– А ваша матушка? – напомнила я ей, целуя ее со слезами благодарности.
– Матушка? Как бы я хотела, чтобы она вас узнала!
– Но она не знает меня. Она скажет, что я сбила вас с доброго пути, из-за меня вы утратили желание стать монахиней, что я пожертвовала вами, чтобы спасти себя. Ваша мать скажет это, а все остальные подумают, и на этот раз осуждение достанется мне по справедливости, ибо оно будет заслуженным.
– Я напишу маме, как все обстояло на самом деле.
– И разве я на самом деле не обнаружу слабости, если послушаюсь вас? Разве я не старше вас? Разве не я должна оказывать вам покровительство и помогать советом? Не настаивайте больше. Я никогда не пойду на низость и не допущу, чтобы ваша искренняя расположенность обернулась для вас бедой. Единственное мое достояние – чистая совесть. И я выбрала совесть, а не свободу. Не уговаривайте меня больше, вы только заставите меня страдать, но согласиться на побег я никогда не смогу.
Сестричка не ответила мне ни слова, она расплакалась. Я тоже плакала. И вдруг она вновь заговорила:
– Пусть так. Возможно, вы и правы. Я помогу вам выйти и после сразу вернусь в монастырь. Вы будете спасены, и у вас не будет из-за меня никаких укоров совести…
– Бедное дитя, вы не знаете, какие суровые наказания предусматривает закон для пособников бегства!
– Закон? Тоже мне помеха! Что он мне может сделать? Посадить в тюрьму? Я уже в тюрьме. Осудить меня? Но честные люди скажут, что я вела себя как порядочный человек с сердцем. Судьи составят протокол? Я скажу им, что полюбила вас за доброту, и если помогла вам выйти из тюрьмы, то только потому, что вы оказались там совершенно незаслуженно. Монахини? Если я останусь в монастыре, они не будут на меня сердиться. Вы видите, мадам, что перед нами нет никаких препятствий. Так что будем считать, что мы обо всем договорились. А теперь простимся поскорее, чтобы не возбуждать никаких подозрений. В понедельник вы уже будете на свободе, клянусь!
– Но я так слаба, что не могу ходить.
– Вас поддержит ваше сердце!
– А если нет?
– Ну хорошо, я даю вам месяц. Сейчас декабрь, в январе вы непременно встанете на ноги. До свидания, мадам. Я убегаю. Смотрите время от времени на солнышко, и вам захочется на нем погреться,
Я осталась одна и погрузилась в глубокие размышления.
На что решиться?»[164].
«В тюрьме я оказалась не по справедливости… На моих цепях не висит тяжелых укоров… Я – сирота… Я ни от кого не завишу… Судья мне только моя совесть…
На что решиться?
Несколько дней прошли в несказанных мучениях, неопределенности и борьбе. Я могла убежать уже из Легландье, но не захотела. Я верила, что моя невиновность будет мне защитой. Я не могла подумать, что клеветники облекут ложь в одежды правды. Не знала, что подозрения можно выдать за факты, видимость за преступление. Мне достаточно было чувствовать себя безупречной, чтобы ничего не опасаться.
Но увы! Я ошиблась. Мы набираемся опыта, только пострадав от уроков жизни. Тогда я еще не страдала. Теперь я, к сожалению, слишком многому научилась.
Но если моя слепая доверчивость часто меня подводила и в конце концов довела до тюрьмы, стыдиться ее мне нечего. В Тюле, после того, как мне отказали в обжаловании приговора, нашлись люди, предложившие мне побег. Возможность была совершенно реальной. На свою правоту я уже не рассчитывала, но хотела сохранить ее в чистоте. Поэтому не отказалась от цепей, но благословила руки, которые готовы были с меня их снять.