М7

Когда Сабины не стало, где-то в середине третьей серии «Моей прекрасной няни», с трассы повеяло тихим холодом, он пронзал обочины, дома и людей ― он не просто раздирал на куски все, что мелькало мимо, он хладнокровно разделывал людей на мысли и отчаяние. Но с утра холодный ветер с кровью скрылся за горизонтом, и солнце выбралось из закромов. Такое же холодное и немощное. Не способное согреть и не сумевшее помочь Сабине оттаять днем раньше. Оно просто восходило, потому что было надо. И заходило к вечеру, условно выполнив свое не менее условное предназначение. А люди, все такие же замерзшие и отчаявшиеся, продолжали разгадывать кроссворды в душных электричках, спускались с перрона по скользким ступенькам, забирались в старые маршрутки и разъезжались по своим холодным и бедным домам. Они, в отличие от Сабины, еще не потеряли надежды... Или никогда ее и не имели...

Около «Макдоналдса» на перекрестке с Советской улицей снесли будку ГАИ ― и построили «Перекресток», большую парковку, открыли пару ресторанов сети «Росинтер». Вроде как пришел новый век, за ним новое десятилетие и новая жизнь ― следы грязной перестройки отмывали промышленные альпинисты и граждане соседних воинственных и бедных стран.

Люди часто возвращаются к своему прошлому ― брусчатый сарай, мамалыга или дискотека в Доме культуры у военной части. Ты все так же хочешь зайти в магазин, совковый, со стеклянными дверьми и плоскими алюминиевыми ручками, купить вафельный рожок за серебряные копейки и съесть его, сидя на ступеньках того же магазина. Но того мороженого уже нет, на месте магазина ― «Евросеть». И все вокруг ― пресловутая маргинальная «Евросеть» ― только курсы евро, импорт, экспорт, содружества объединенных, разрозненных и воинствующих наций. И никакой надежды на независимость. И ты не веришь. Уже не веришь... Ни в сказку, ни в Россию, ни в любовь.

В начале девяностых на рынке около дачи продавали жатые юбки грязных цветов на резинке, в них было не жарко. И стоили они, как сейчас помнила Кати, десять рублей. Копейки. Три пакета молока и фруктовый «Орбит». И все вокруг ходили в жатых десятирублевых юбках, которые какой-то ушлый челнок за еще меньшие гроши ухватил в Индии. Мать Кати в такой юбке сажала цветы на участке и вечерами ходила в магазин. Однажды летом собиралась дикая гроза, которая обернулась нещадным ураганом. Сначала во всем поселке погас свет. Это часто становилось предвестником грозы. Стихия валила сосны и липы, срывала крыши, обрывала провода, лишала возможности включить телевизор и подзарядить аккумулятор для старых «Жигулей»... Оставалась просто жизнь, без электричества и технологий ― та самая первозданная жизнь.

Вся семья смотрела «X-files», и когда закончились титры, мотив которых до сих пор остается у всех в памяти, наступила тишина. Ветер огрызками веток колотил окна. Мать, Кати и два двоюродных брата вышли на линию (так называются улицы в поселке Никольское) посмотреть, что происходит ― и там, где линия пересекалась с шоссе, небо стреляло в землю ярко желтыми стрелами, что еще десять минут назад плавно и вяло текли по проводам, наполняя жизнь привычным урчанием холодильника, голосами из телевизора и радио, освещая искусственным солнцем унылый быт Подмосковья. И это приближение апокалипсиса не казалось Кати страшным. Ее завораживали стихии, их буйство ― переворот в природе и государстве ей казался чем-то обыденным и смешным. Она догадывалась, что от подобных событий десятками гибнут люди ― ей просто еще было невдомек, что это может коснуться ее. Кати внутренне знала, что это не последний день, у нее же еще столько ошибок впереди. Она была готова возложить на себя великую миссию и привязать самый тяжелый камень к груди ― только придется обходить реки и болота. Дождь из накрапывающего мягко перешел в буйный фокстрот и едкими каплями колотил по лицу, так что на коже оставались маленькие кровяные звездочки, потом град и кровоподтеки, а она стояла и смотрела, как бунтует природа, и пыталась понять, что та ей нашептывает. «Беги», ― слышала она в постукивании дождя, но оставалась стоять в изумленном оцепенении, вдохновленная происходящим и испуганная лишь долгой благодатью, в которой с детства искала подвох. Именно потому, когда все уже убежали в спешке закрывать распахнутые окна, Кати продолжала стоять на крыльце и разглядывать нестерпимые провокации неба, а потом так сладко уснула под шум дождя. Гроза унесла ту самую жатую юбку мамы. И подарила спокойствие, с которым уснула Кати.