М7

― Если у тебя так болит зуб ― езжай в ночную бесплатную поликлинику. ― Он затушил бычок в фарфоровом блюдце, но тот тлел и дымил, еще больше провоцируя Кати на поножовщину.

― Но даже там анестезия за деньги! ― практически кричала Кати.

― Я дам тебе пятьсот рублей.

― Ты же говорил, что у тебя есть тысяча.

― Но мне же надо завтра на что-то обедать.

Тут Кати не выдержала и залепила Николаю едкую пощечину, одну, вторую... Рука-то тяжелая, она же каждое лето детства и отрочества провела в Балашихе и знает, что такое драться. Он схватил Кати за руки, пытаясь предотвратить очередной удар, и кинул ее разгневанное тело на кухонный диван. Кати головой ударилась о стену, глаза налились злостью и яростью. Она хватала со стола посуду и кидала в него тарелки, стаканы, когда дело дошло до ножей, она опомнилась. Пришла в себя и перешла к оскорблениям. Бычок продолжал тлеть на полу.

― Чтоб ты сдох! ― крикнула Кати, взяла куртку и скрылась в ночном городе, перед уходом растоптав почти погасший от увиденной жестокости сигаретный окурок.

Кати приехала к матери поздно ночью, заплаканная, с раздутой щекой. Ей было стыдно. Ведь это она должна помогать ей, а не наоборот. Мать Кати открыла потертый кошелек, выгребла все, что было, оставив лишь пятьдесят рублей на маршрутку и булочку. Кати уже готова была ехать в бесплатную городскую поликлинику и драть злосчастную мудрость без анестезии. Но мать настаивала, чтобы Кати отправилась в хорошую ночную платную стоматологическую клинику, даже повысила голос несколько раз.

― Так странно, мам! Вот у тебя почти нет денег, ты еле сводишь концы с концами ― но случись что, ты первая помогаешь людям. Не только мне. А эти жлобы, Колины родители, сами из Мухосранска приехали, татарскую нефть гоняли, загоняли, приватизировали, обманывали всех подряд. И вот теперь у них денег хоть жопой жуй, а ведь никому не помогут.

― Так дело ведь не в том, сколько у тебя денег, а в том, что ты с этими деньгами делаешь. Вот сделаешь что-то хорошее ― и тебе легче на душе становится, а зажал ты их, живешь с ними в обнимку ― и свет в тебя не проникнет.

― А этим зачем свет? Им и так хорошо. А ты ведь не счастлива.

― С чего ты взяла? Разве люди бывают счастливы, только если у них денег много? Нет, и без этого можно быть счастливым. Есть столько вещей, которые ни за какие деньги не купишь.

― И еще есть очень много вещей, которые ты хочешь купить, а не можешь, ― показала свой цинизм Кати. Она же не хотела становиться такой. Видит Бог, она была другой. Верила во многое, невзирая ни на логику, ни на опыт, ― но у всего, даже у веры есть свои пределы.

― Ну купишь ты их. Пару дней счастья, а потом что? Пустота.

― А с любовью не так? Это же тоже несколько месяцев эйфории, а потом пустота.

― А это просто не любовь. Ладно, давай езжай, пока у тебя из щеки вторая голова не выросла, ― сурово приказала мать, а смиренная дочь послушалась. Ее так воспитали.

Кати поклялась к утру привезти все, что останется, а в пятницу вернуть общую сумму долга.

* * *

Оказалось, зуб рос вне зубной дуги, случилось воспаление надкостницы, и мудрость подлежала немедленному уничтожению. Кати наложили три шва, у зуба были корни больше трех сантиметров.

Она вернулась домой к матери под утро. С оставшимися деньгами. Все бережно уложила матери в кошелек в порядке убывания купюр. И легла в своей детской комнате, скукожившись, не разбирая дивана.

Шумела набережная, стучали соседи и кто-то кричал: «Сукины дети, опять зассали весь подъезд» на лестничной клетке. Кати ничего не чувствовала. Даже зубной боли.

Вечером следующего дня девушка вернулась в съемную квартиру и принялась убирать кухню после семейных боев, резала пальцы осколками, слизывала кровь, сплевывала слезы. Это и есть брак.

Но теперь Кати понимала, что не всегда брак есть любовь. Посреди ночи Николай вернулся в квартиру, прошел в спальню прямо в обуви. И бросил на кровать скомканные десять тысяч рублей.

Он посмотрел на мусорный мешок, наполненный разбитыми чашками и надеждами, в прихожей.

― А ведь могла попросить по-хорошему. Ты посмотри, что вчера устроила.

Он был напряжен и безучастен.

― Мне не нужны твои деньги ― оставь себе. Я справлюсь. ― Кати подняла глаза с книги на него, потом опустила взгляд на его грязные ботинки и добавила: ― Ты можешь спать с кем попало, встречаться с кем хочешь, только, пожалуйста, снимай ботинки, не ступая на паркет.

― И тебе совсем не больно такое говорить?

― Мне больно, когда ты оставляешь грязь и соль с улицы на паркете ― вот это мне как ножом по сердцу. ― Кати теперь стояла двумя ногами на земле, оставив мечты и сказки где-то вчера. Или чуть раньше, просто еще не успела предоставить себе отчет о случившемся.

― И тебе не жаль? ― До Николая вдруг дошло, что Кати уже не та, что была несколько лет назад. Другие глаза, другой голос ― она зачерствела и закалилась... Больше не было той девчонки с открытыми глазами, которая вызывала умиление одним только взглядом. Перед ним сидела удрученная, жестокая, холодная женщина с внешностью все той же Кати. Но с чужими ― уже не родными глазами.