М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество

Повесть «Княгиня Лиговская», над которой трудились молодые люди в конце 1836 года, осталась неоконченной. Над ними стряслась катастрофа. За стихи на смерть Пушкина Раевский, распространявший их, был сослан в Петрозаводск, Лермонтов — на Кавказ. По возвращении с Кавказа Лермонтов стал другим человеком. Он сам это чувствовал и писал Раевскому в 1838 г., чтобы и он съездил туда, ибо поздоровеет и телом, и душой. Теперь, оглядываясь на жизнь свою и интересы, поэт почувствовал себя зрелее, зрелее стало в нем и чувство любви к Вареньке. Он устыдился своих недавних ощущений. «Роман („Княгиня Лиговская“), который мы с тобой начали, — пишет он Раевскому, — затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины».

Уже в Москве он дружелюбно встретился с Варенькой, и отношения их, по крайней мере с внешней стороны, стали спокойные и дружественные.

Чувства свои Лермонтов скрывал часто под разными выходками, но уже более невинного рода, без злобы и сарказма, которыми прежде он язвил Вареньку. Было ли между ними объяснение и какое — как знать?! Но только Лермонтов стал еще тщательнее скрывать перед другими свои чувства к Вареньке.

Я не хочу, чтоб свет узнал

Мою таинственную повесть:

Как я любил, за что страдал;

Тому судьи лишь Бог да совесть.

Угрюмый жилец двух стихий, он, кроме бури и громов, никому своей думы не вверит, но на хребтах ли Кавказских гор, на волнах ли Черного моря, по степям ли России, беспокойный странник, он все же думает и мечтает о ней. Горячая молитва о ней восходит к престолу Превечного. Теплой заступнице перед ним, Матери Божией поручает он любимое создание:

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника, в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой Заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную,

Дай ей сопутников, полных внимания,

Молодость светлую, старость покойную,

Сердцу незлобному мир упования...

Только к Бахметеву Лермонтов упорно хранил неприязненное чувство. Внешняя порядочность, посредственность и внутренняя ничтожность этого характера бесили Михаила Юрьевича, и он по-прежнему был не прочь поязвить его, посмеяться над ним. Он не выносил его возле в «полном смысле восхитительно симпатичной, умной и поэтической Вареньки». К ней он относился все как к Лопухиной. Фамилии ее по мужу он не признавал. Еще в 1840 или 1841 году, посылая Вареньке новую переделку поэмы «Демон», он в переписанном в посвящении в поэме из поставленных переписчиком инициалов В. А. Б. (Варваре Александровне Бахметевой) с негодованием перечеркивает несколько раз Б. и ставит Л. (Лопухиной).

Что собственно побудило Вареньку выйти за Бахметева, мы утвердительно сказать не можем. Достоверно не слышали, а делать предположения — к чему?

Быть может, Варенька действительно увлеклась богатством и затем всю жизнь томилась «за что раз тельцу златому на миг поверила она». Быть может, ее упрашивали сделать выгодную партию, а холодность Михаила Юрьевича, упорно хранившего молчание в Петербурге и хохотавшего, когда ему говорили о ней, заставили ее уверовать в то, что поэт навсегда от нее отвернулся. Словом, то же, что говорит о своем выходе за князя пушкинская Татьяна:

Меня с слезами заклинаний

Молила мать!.. Для бедной Тани

Все были жребии равны...

Я вышла замуж...

Бахметев был в сущности «добрый человек»: по крайней мере, он слыл за такого еще в начале 80-х годов, когда в Москве был постоянным членом Английского клуба. Его постоянно можно было там видеть, но, конечно, никому почти не была известна та роль, которую играл он в жизни Лермонтова и кем была для последнего тогда уже покойная жена его. Несмотря на репутацию «доброго человека», Бахметев не прочь был позлословить о Лермонтове с братьями Мартыновыми, тоже посещавшими клуб, да кое с кем из теперь еще существующих в Москве лиц, между ними и известных русских деятелей в области литературы и журналистики. Если же кто выказывал интерес к памяти Лермонтова, Бахметев выходил из себя, особенно, когда подозревал, что знают об отношении к нему поэта. Когда в 1881 году мне захотелось переговорить с Бахметевым и проверить кое-что из данных о поэте, близкие к Бахметеву люди, к которым я обратился, умоляли меня этого не делать: «Добрейший старик умрет от апоплексического удара, — говорили мне. — Пожалейте его». Я должен был удовлетвориться сведениями, которые были мне доставлены некоторыми из его добрых знакомых.