M/F

— Настоящий язык Кардиффской бухты. Я, кстати, заметила, ты в последнее время стал меньше ругаться. Так вот, Эрик Паркингтон сказал, что за каждым искусством стоит наука. И это правда, bach.

— Я как раз и собирался сказать, мам. У меня вот нет ни искусства, ни науки. Пора мне за что-нибудь взяться. Пора уже сделать хоть что-то. Всю ночь лежал думал, не мог заснуть. Видишь, не выспался.

— Думал? Да, это тоже хорошее изменение, к лучшему. Сынок, bach, я знаю, что это такое. Я не буду стоять у тебя на пути. Как только захочешь устроиться, я сразу все брошу. Я и раньше тебе говорила не раз, но ты только смеялся. Chwerthaist ti. Работа, дом, птички в саду, и твоя мама может расслабиться в кои-то веки. А что они делают, все эти люди?

— Они жаждут крови.

Мы проезжали мимо Дуомо, где набожные прихожане категорически не желали признать, что их лишили законного чуда. У закрытых дверей толпились рассерженные старухи с посудой в руках.

— Крови?

Ее голос вдруг стал глухим, хриплым, как будто в него подмешали кровь, и я прямо чувствовал, как у меня на затылке зашевелились волосы.

— Но я хочу совсем-совсем скоро уехать, мам. Я и так потерял столько времени зря.

— Заботиться о своей вдовой матери — это ты называешь зря тратить время? Мы, кстати, приехали. Это здесь. Марроу-стрит, какое-то странное название для улицы, и особенно где принимают врачи.

Она рассмеялась, chwerthodd hi, и мне тоже пришлось рассмеяться, не понимая над чем. Хорошо ли я должен был знать валлийский? Гораздо позже я выяснил, что «marw» по-валлийски означает «мертвый».

— Встань вон там, — приказала она, — где свободно. Жди меня. Я недолго.

— Я хочу книжку купить.

— Про секс, как обычно? Хотя нет, ты ведь меняешься, правда, siwgr? Книжка без секса, богатая знаниями. Хорошо, только недолго.

Я смотрел, как она поднимается по ступенькам к большой дубовой двери доктора Матты, имя которого было выгравировано каллиграфическим курсивом на медной табличке. Она стукнула в дверь молотком в форме дельфина, потом обернулась — взглянуть на меня еще раз перед тем, как войти. Ее взгляд был тяжелым, слегка озадаченным, но когда медсестра в белом открыла дверь, он сменился быстрой улыбкой какой-то болезненной нежности. Мне очень не нравилось, как все идет: напряжение уже проявляло себя болями в прямой кишке, затрудненным дыханием, расшатыванием верхних резцов и возобновлением головных болей. Она вошла, дверь за нею закрылась. Утром я сказал, что буду кофе. В первый раз в жизни Ллев попросил к завтраку кофе. Но это не вызвало у нее подозрений, кроме обычного недоумения по поводу явных перемен в привычках и манерах. Неопровержимым свидетельством было лицо, лицо Лльва, и, так сказать, прилагающееся к нему тело. Голос тоже был правильным, я это знал точно. Словарь — дело другое, но ей, кажется, нравились эти первые всходы нового, повзрослевшего Лльва. Даже Лльву пришлось бы взрослеть, будь он жив. Самое главное — это наличие трехмерного существа, а все остальное — вопрос акциденций. Но мне надо было исчезнуть как Лльву, с сожалением расстающемуся с обожаемой мамой ради того, чтобы начать свою жизнь. Человек имеет право на свободу — в то время только об этом и говорили.

Таков был ход моих мыслей, когда я чуть ли не бегом несся на улицу Индовинелла на своих — на его — тонких, нетерпеливых ногах. Мне хотелось скорее оказаться в сарае с работами Сиба Легеру, хотя это еще означало и необходимость разбираться с трупом, уже тронутым карибской жарой. Сегодня вечером я от него избавлюсь: соберусь с духом и расправлюсь со всем этим делом за полчаса. Само по себе погребение, думается, не составит труда. Почва песчаная, рыхлая — никакой слежавшейся глины, надрывающей спину и легкие. Нужна лопата, наверняка она где-то там есть. Может быть, даже в сарае Сиба Легеру. Хотя это было бы как-то совсем неуместно. Лопаты, они для Вордсворта, не для этого неземного сияния.

Я вытер рукой мокрый лоб, позвонил в дверь. Подошла Катерина, осторожно выглянула в щелку, потом впустила меня, не сказав ни слова. Выглядела она очень даже неплохо, если, на хрен, учесть обстоятельства. Чистое синее платье, волосы стянуты в хвост на затылке. Мы прошли в гостиную. По пути я заметил, что стол на кухне не убран: вокруг холодного мяса плясали мухи. Мисс Эммет не видно.

— Не вставала еще, — сказала Катерина. — Я ей неслабую дозу дала.

— Чего именно?

— То есть еще одну дозу. Утром, перед тем как уйти. У нас только аспирин. Она его поглощает в любых количествах. Грызла, как сахар. Не смертельная доза, нет. Просто большая.

— Значит, ты все же сходила?

— Только на почту, там телефон. Я по телефону звонила. Не могла я пойти и сказать им в лицо, вот не могла, хоть убей. Я и так-то упарилась, пока нашла, кто меня выслушает. Но оно уже было у них, у кого-то там на столе, во входящих. Точно такое же, как ты мне дал. Помнишь?

— Э…

— Они вроде как приняли мое объяснение, ну, про отъезд, про меня, про Новую Зеландию, но сами они ничего делать не будут по этому поводу.

— Господи Боже. Duw. Тебя не спросили, кто ты такая?