M&D

Это был рослый, сильный парень, его мускулы были развиты, но он еще не вполне владел своим телом – судя по движениям и образу мышления. Возможно, он бы и мог сопроводить груз, но, случись что в дороге, не выкрутился бы из ситуации. Самое опасное было не нападение какое-нибудь, а встреча с ментами. Могли докопаться и задержать машину, и объясняй потом плательщику. На каком-нибудь долбаном саратовском или сызранском посту могло случиться всё что угодно.

– Ты это… веди поосторожнее, не дрова везешь, – вжавшись в сиденье, сказал Андрей на очередном вираже.

Когда приехали на место, он не нашел в себе силы выйти из машины, и остался ждать Тишина внутри. Степан вывел отца во двор. Тишин-старший, жёлто-сине-зелёный, еле стоял на ногах, и точно бы свалился без поддержки. Верен оказался диагноз, выставленный при приёме на работу. Мужик держался из последних сил, и по завершению ответственного задания сорвался, и напился вдрабадан.

– Поехали к Ревазу, – скомандовал Андрей.

Поскольку тесть выступил гарантом за этого гуманоида, то пусть обеспечит замену, или как-то разрулит ситуацию.

По дороге Тишина-старшего укачало на заднем сиденье. Он спал с храпом, напоминающим стоны умирающего, и когда подъехали, пришлось его будить. Возле ворот частного дома стояла группа и обсуждала ситуацию. Андрей, Реваз, его сосед Самбат, и Степан – целая комиссия – прорабатывали разные варианты, и гадали, доедет ли Тишин-старший до Казани, и в каком состоянии будет на ближайшем посту, на котором машину остановят для проверки. Сам же виновник происшествия сидел, покачиваясь на капоте, с блуждающей улыбкой на лице. Мысли его витали где-то в другом месте.

– И я тоже не могу поехать, – сказал Андрей, – днём у меня дела в кардиоцентре, вечером я вылетаю через Москву в Казань, там завтра важная встреча. Опять же, все эти таможенные штучки – мне полдня вникать во все дела, чтобы с мусорами объясняться.

Снова варианты, думали и так и этак, по всему выходило, что нужно откачивать Афанасия Тихоновича, и отправлять в Казань вместе с сыном.

Степан подошёл к отцу – тот чуть не свалился с капота, нужно было подержать его, а то при падении вместе с ним рухнула бы последняя надежда на удачную транспортировку груза.

– Вези его в поликлинику, пусть его подшаманят, а ты подгоняй туда Камаз и жди, – предложил Реваз.

Так и сделали – Андрей договорился на больничном комплексе насчёт детоксикации, Степан тем временем собрал вещи и подъехал на грузовике на Семь Ветров, к больнице. Четыре часа ушло на откачивание пациента. Тишин-старший заверил Андрея и Реваза, что уже вполне очнулся и способен сопровождать груз. Ему дали «добро», и машина выехала на саратовскую трассу.

Глава 95

Таня с Никитой зашли в подъезд одного из домов по улице Чуйкова, поднялись на нужный этаж, и остановились у железной двери.

– А, бл*, ключи забыл! – сделав вид, будто опомнился, воскликнул Никита, пошарив даже не во всех карманах, и, вынув связку отмычек, принялся взламывать дверь.

Ему это быстро удалось, а со второй, деревянной, вообще проблем не было. Они вошли, и он закрыл железную дверь на засов.

– Чья это квартира? – спросила Таня.

– Моя.

– Ты брешешь!

Всё-таки она разулась и прошла в зал. Полазив по шкафам, Никита нашёл бутылку коньяка, рюмки, и выставил перед ней на журнальном столике:

– Давай жахнем!

Она отказалась, и он, после неудачных попыток уговорить её, выпил сам. Они присели на диван, Никита властным движением привлёк её к себе и стал целовать. Она расслабилась, и он сильнее прижал её к себе, движения его становились всё более уверенными. Она позволила ему прикоснуться к своей груди, чего раньше никогда не допускалось, и он, решив, что пора, уже можно, навалившись на неё, как каменная глыба, раздвигая своими ногами её ноги, рывком расстегнул её джинсы. Дыхание его вырывалось шумно, горячо, а руки кровесосными банками впились в её тело. Если бы переход в горизонтальное положение произошёл чуть медленнее, постепенно, не так грубо, и по взаимному согласию, у неё не хватило бы сил отказать ему, так как она и сама была в сильном смятении и возбуждении. Много чего недоставало Никите, но одного было не отнять – первобытной животной сексуальности, которой очень трудно сопротивляться. Но Таня была самолюбива: неприступная гордость пробуждалась в ней при первой же угрозе оскорбления. Она готова была отдаться, но не допускала, чтобы её взяли против воли. И ей, к тому же, было неуютно и небезопасно в этой незнакомой квартире.

Растерянность её тотчас же превратилась в ярость. Всё её существо возмутилось против насилия. Ногтями, словно заострившимися от бешенства, она исцарапала лицо Никиты и, задыхаясь под громадой его тела, так сильно напрягла бёдра, так напружинила локти и колени, что отшвырнула его, ослеплённого кровью, прямо к журнальному столику, на котором стояла бутылка коньяка и две рюмки – одна пустая, а другая наполненная до краёв. А Таня, в расстёгнутых джинсах, растрёпанная, прекрасная и грозная, кричала над ним, потрясая кулаками: