M&D

Имоджин миновала мост, и чем нетерпеливее жаждала она полного освобождения, которое, как она думала, наступит возле статуи святого Геллерта, тем быстрее шла. Возле купален Геллерт тень, которая мелькнула перед ней на площади Kalvin, приблизилась, приобрела отчетливость, и Имоджин суеверно отвернулась. Это был Ференц, он шёл за ней, вероятно, от самого дома, и настиг в том самом месте, где они познакомились. Повернувшись лицом, она сказала:

– Я собиралась позвонить тебе сегодня вечером. Но я не хотела тебя видеть до того, как… ну, ты знаешь мою странность – ритуал возле святого.

В его облике, в его манере держаться проступала та ясность души, которая так нравилась Имоджин. Его лицо, немного осунувшееся и очень спокойное, говорило о глубоком скрытом страдании.

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Позже, дорогой, я же сказала, что собиралась набрать тебе сегодня вечером. Надо же, как всё совпало.

– Тогда я пойду с тобой, – обрадовался он.

Она возразила – ритуал есть ритуал, ей нужно подняться на холм одной, и пусть её друг простит ей эту маленькую слабость.

– У тебя там свидание? – недоверчиво спросил он.

– Нет же, глупый, какое может быть свидание в священном месте!

Имоджин легонько толкнула Ференца, и её прикосновение немного его успокоило.

– Но если ты всё равно уже решила, зачем туда ходить?

И он опасливо посмотрел в сторону холма. Но она упорно стояла на своём – ей нужно сходить, если запланировано, то это надо сделать. В его глазах появилось то упрямо-недоверчивое выражение, характерное для моментов, когда ему хочется во что бы то ни стало переломить ситуацию.

– Прошло два месяца, как ты говорила, теперь ты можешь мне сказать: мы вместе, или нет? Скажи мне, и иди, а я тебя тут подожду.

– Ференц, ты так долго ждал, почему не можешь потерпеть каких-то полчаса? Оставь мне это мизерное личное пространство, последнее препятствие между нами, пожалуйста, милый!

Казалось, он пал духом. Почему она не может успокоить его, и пойти совершать свой ритуал? А если она не хочет говорить, значит осталась вероятность, что она не вернётся к нему!?

– Но, дорогой, одна маленькая просьба смутила тебя! Ты не можешь пойти на мизерную уступку, как же ты планируешь дальше строить отношения? Запрёшь меня в клетку?

Имоджин собралась идти, но его недоверчивый взгляд остановил её. Она была огорчена, а ещё больше раздосадована. Ей казалось нелепым, что Ференц упирается, она рассчитывала на любовь и полное взаимопонимание, на то, что он окружит её заботой, и этим привяжет к себе, а не принуждением. Возможно, она бы поупрямилась для виду, подразнила, и не пошла бы к святому, но теперь это стало вопросом принципа.

– Так что же, ты не хочешь меня пускать на холм? – раздражённо спросила она.

Взгляд его внезапно просиял:

– Нет же, просто я… хотел, чтобы ты прежде выслушала меня. Пойми, я так долго страдал, что для меня мучительна каждая минута, проведенная без тебя!

Она почувствовала, что он говорит правду, и отвернулась.

– Я много думал в одиночестве. И без конца перебирал одни и те же мысли. Кажется, я передумал больше, чем за всю свою жизнь. Ничто не расширяет так умственный кругозор, как страдание. Я понял, что потерял тебя по своей вине. Надо было уметь удержать тебя. Только бы ты не раздумала за эти два месяца! – об этом были мои мысли, больше ничего не лезло в голову. Только бы не передумала, и тогда мы начнём всё сначала! Возможно, я недостаточно вникал в твои интересы, может, чем-то раздражал. Я столько передумал в поисках ошибки, из-за которой потерял тебя, не смог затмить того…

Он был так прямодушен и так искренен в своих сожалениях и в своём горе, что она уже готова была никуда не идти, но всё же решила играть до конца.

– Друг мой, я не могу пожаловаться на тебя.

Отвлеченное слово «друг» его добило.

Он заговорил о своей любви к ней, о том, как хотел позвонить первый, но передумал, и решил выследить, возможно, это бестактно, но он уже ничего не соображает от безумной страсти, и много чего ещё наговорил бы, но она его остановила, протянув руку:

– Я позвоню тебе, ведь так мы договорились ещё два месяца назад, и так я сказала в начале разговора.

Он покорно пожал ей руку, поняв, что продолжать упрашивать бессмысленно. Она пошла через парк к цитадели. Это удлиняло путь, но ей хотелось подольше побыть одной.

Теперь её уже не злило его упрямство, ей нужно было решить два вопроса. Во-первых, когда Ференц поймёт, что завоевал её, не разовьётся ли у него синдром Полины (Данилиной девушки)? Не станет ли напоминать о прошлом, сваливая в одну кучу что было и чего не было?

Другой вопрос: не встретится ли ей какой-нибудь другой казанова, которому она бросится на шею, позабыв благоразумие и осторожность? Этого она боялась больше всего, и, прежде чем давать ответ такому серьёзному человеку, как Ференц, нужно было покопаться в себе, чтобы себе же дать некоторые ответы.