Лжедмитрий Второй, настоящий

Члены Боярской думы зашевелились, стали перешептываться и переглядываться.

Годунов выждал долгую паузу:

– Давайте решать, что следует делать.

Бояре переглядывались, но молчали.

– Так что будем советовать государю?

Никто не спешил отвечать.

– Говори, Василий Иванович, – обратился Годунов к князю Василию Ивановичу Шуйскому. – Твое слово первое.

Мелкий, подслеповатый Шуйский долго шевелил губами, ничего не произнося. Потом со значением сказал:

– Кому-то это очень надо было убить младенца.

Члены царского совета молча оценивали сказанное.

– У кого же это поднимется рука на ребенка? – так же со значением произнес боярин Богдан Яковлевич Бельский.

– У кого надо, у того поднимется, – с еще большим значением, почти с намеком сказал князь Федор Иванович Мстиславский. – В восемьдесят седьмом уже пытались его убить. Когда кормилицу Татищову отравили.

– Ага, – очень громко и тоже со значением сказал правитель Борис, – значит, будем искать среди своих? Боюсь, я знаю многих на это дело охотников, а не одного стрелка.

Думные бояре мгновенно потеряли интерес к многозначительному тону.

– Надо комиссию послать во главе с кем-то из духовенства, из первосвященников, – строго, по-деловому предложил Василий Иванович Шуйский.

Несмотря на свою мелковатость и неказистую, нелепую внешность, чувствовалось, что он имеет большой вес в этой тяжелой длиннобородой компании. Бояре его сразу поддержали.

– Правильно.

– Тому и быть.

– Посему и решим.

Тут же стали называться кандидатуры людей, вызывающих абсолютное доверие или абсолютно не вызывающих никакого.

Названы были окольничий Андрей Петрович Клешнин, дьяк Елизарий Вылузгин, митрополит Геласий, и главой комиссии дружно назначили Василия Ивановича Шуйского – начальника судной палаты. Выезжать положили сегодня же, чтобы не было смуты на Москве.

– Между прочим, младенец был далеко не ангелом, – сказал Шуйский. – Любил гусей палкой до смерти забивать.

– Любил, когда кур режут и овец. Грешно говорить, – произнес Черкасский и перекрестился.

– Странное у него было имя – Уар! – добавил Федор Мстиславский.

Видно, сановные бояре были глубоко в курсе жизни убиенного младенца Дмитрия (в будущем святого Димитрия).

* * *

Девятнадцатого мая к вечеру отряд в пятьсот хорошо вооруженных пропыленных конных стрельцов в желтых кафтанах с командирами верхами вступал в Углич.

Отрядом командовал самый административно грамотный человек из московских – стрелецкий голова Темир Засецкий. Он догнал отряд в Дмитрове, потому что имел долгую предпоходную беседу с Годуновым.

Отряд был разбит надвое. В середине ехало несколько легких карет с конной охраной по бокам. В них находились члены комиссии.

По дороге на подходах к Угличу навстречу выходил прятавшийся в лесах чиновный люд и подсаживался в кареты. Так что задолго до приезда в город члены комиссии знали и поступки, и имена, и дерзостные слова главных участников бунта.

Отряд вступил на территорию города через Никольские ворота и быстро рассыпался на отдельные группки.

Спасские и Никольские ворота были немедленно заперты, на всех наугольных и средних башнях выставлены караулы. У всех дверей дворца была поставлена охрана. Всех Нагих, какие оказались во дворце, взяли под арест и развели по разным комнатам.

Царица Марфа была в соборе Спаса-Преображения при гробике с младенцем. Первым делом сановные члены комиссии отправились туда. Надо было проститься с младшим сыном страшного Ивана Грозного. Может быть, последним членом династии.

Князь Шуйский, дьяк Елизарий Вылузгин, Андрей Клешнин и митрополит Геласий в сопровождении десятка стрельцов подошли к Преображенской церкви.

В церкви было пусто. Кроме царицы Марфы, может быть, там находилось два или три близких человека. Никто из горожан в церковь не допускался одетыми в траур людьми из царевичева двора.

На окровавленном царевичевом теле лежал нож убийц. Несчастная мать плакала горько. Долгие слезы побежали по лицам Шуйского, митрополита Геласия и Вылузгина. Зрелище было тяжелейшим.

Уж на что Василий Иванович Шуйский насмотрелся крови при царе убийце-издевателе Иване Васильевиче, а и тот не сумел сдержать рыданий.

Один Андрей Клешнин стоял без слез. Он молча смотрел на мальчика и не узнавал его. Царевич сильно преобразился. Как будто в гробике лежал совершенно другой ребенок.

«Как же смерть меняет людей! – подумал про себя Андрей Петрович. – Впрочем, – решил он, – так бывает всегда».

Не медля ни получаса, комиссия приступила к допросам. Начали с Михайлы Нагого. Михайло Нагой заявил, что царевича Дмитрия зарезали Осип Волохов, Никита Качалов и Данила Битяговский.

Михайлу увели в подвал. Передали людям Вылузгина. Применили раскаленное железо. Он твердо стоял на своем.

Стали допрашивать Григория. Григорий сообщил, что царевич накололся ножом сам, в припадке падучей, которая с ним и раньше бывала.

– А почему убили Битяговского? И кто?

Нагой показал, что, когда явился старый Битяговский (42 года!), набежало много народа. Начал кричать неведомо кто, будто царевича зарезал Данила Битяговский со товарищи. И что Битяговского убил черный люд.