Лжедмитрий I

Не исключено, что стремление сильнее кольнуть врага заставляло играть с неблагозвучной семантикой родового имени Отрепьевых, в чем можно было усмотреть «знак», — дескать, «Бог шельму метит». Еще в XVII веке Отрепьевы по царскому указу получили другую фамилию — Нелидовы¹. Но произошло бы это, если бы их постоянно не попрекали «Гришкиным воровством», царем-расстригой из их рода? «Рострига», «Гришка», «Отрепьев» — все это работает в нашей культурной памяти веками, и археология знания об этих именах может стать отдельной темой.

Даже с портретами самозванца, получившего привилегию быть запечатленным на прижизненных картинах, гравюрах и наградных монетах, происходит что-то необычное. Общее сходство всех изображений чаще всего исчерпывается внешними деталями вроде гусарского костюма, да некоторыми бросающимися в глаза приметами вроде бородавки на лице царя. А на самом известном, каноническом портрете Дмитрия, происходящем из Вишневецкого замка, нет ни того ни другого! Вместо лица самозванца для всех следующих поколений, знающих об эпилоге его истории, проявляется обличье неудачника и лжеца. И мы — как это и было рассчитано теми, кто боролся с Лжедмитрием, — уже не можем избавиться от отрицательного смысла, заложенного в его прозвище — «Рострига».

Почему же тогда многие современники восприняли этого неизвестного человека как царевича Дмитрия, оставив отзывы о его сильном и недюжинном характере? В одном из первых таких словесных портретов, приведенном нунцием Клавдием Рангони в письме папе Павлу V в 1605 году, говорилось: «Димитрию около двадцати четырех лет; он — бритый, красивый, смуглолицый, с бородавкой на носу наравне с правым глазом; у него длинные, белые руки, которые служат доказательством благородного происхождения; у него живой ум, и он обладает красноречием, в его походке и разговоре много благородства. В нем всегда замечалась склонность изучать словесность и много скромности, и умение скрывать свои слабые стороны»².

Те, кто видел и знал самозванца позднее, когда он стал царем, тоже испытали гипноз его имени.

Капитан Жак Маржерет, охранявший царя Дмитрия Ивановича, был уверен в том, что тот настоящий сын Ивана Грозного: «Покойному Императору… было около двадцати пяти лет, бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа под правым глазом; он был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр, наконец был государем, любившим честь и питавшим к ней уважение. Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству… Короче, христианский мир много потерял с его смертью…»³ Немецкий наемник на русской службе Конрад Буссов тоже отмечал несомненную храбрость царя Дмитрия: «В этом покойном государе был героический и мужественный дух и проявились многие хорошие, достойные похвалы добродетели». Однако автор «Московской хроники» справедливо заметил и два «порока», погубившие этого правителя, «а именно: беспечность и тщеславие, из-за чего, без сомнения, благой Бог и наложил на него эту кару. Беспечность приняла у него такие размеры, что он даже гневался на тех, кто говорил об измене московитов и о том, что они намереваются убить его вместе с поляками. Тщеславие ежедневно возрастало и у него, и у его царицы, оно проявлялось не только в том, что во всякой роскоши и пышности они превзошли всех других бывших царей, но он приказал даже именовать себя „царем всех царей“»⁴.

Даже у русских авторов-современников, писавших о Лжедмитрии уже с положенным обвинительным уклоном, тоже прорываются отзывы о его талантах. Князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский включил портрет самозванца в «Написание вкратце о царех Московских, об образех их, и о возрасте и о нравех», составленное в 1620-е годы: «Рострига же возрастом (то есть ростом. — В. К.) мал, груди имея широкы, мышцы толсты; лице же свое имея не царсково достояния, препростое обличив имея, и все тело его велми помраченно. Остроумен же, паче и в научении книжном доволен, дерзостен и многоречив зело, конское рыстание любляше, на враги своя ополчитель смел, храбрость и силу имея, воинство же велми любляше»⁵.