Лжедмитрий I

— Ну? — недовольно протянул самозванец и с раздражением добавил — Верно, опять наставления?

— Нет, не наставления — я только хочу тебе сказать одно: опомнись!

— Ты далеко заходишь! — гневно вскричал Лжедимитрий. — Не забудь, кто я и кто ты.

— Ты сам мне велел всегда тебе говорить правду, я ее и говорю. Я не забыл, кто я, но ты забыл, что ты русский царь, а не прежний инок, вольный казак, слуга Вишневецкого.

— Павел!

Но боярин не обратил внимания на этот окрик.

— Ты забыл, что если русский царь всевластен, то ведь, в глазах народа, недаром дана такая власть, и царский стол — не место для забав и потех скоморошьих!

— Боярин! — крикнул в гневе самозванец.

— Ты говорил, что хочешь блага русскому народу… Что же ты сделал? Завел школы, как сказывал? Возвысил Москву над Польшей? Ты отвратил от себя сердца москвитян — вот что ты сделал! Ты одеваешься ляхом, ешь телятину, не моешься в бане, не спишь после обеда, а слоняешься в эти часы один-одинешенек по городу, и тебя ищут бояре: царь пропал! Ха-ха! Ты глумишься над боярами, осыпаешь милостями горсть поляков, они бесчинствуют, своеволят — ты им все прощаешь. Ты женился на польке… Мало этого, венчался с нею в пяток и накануне праздника! Зачем это, зачем? Не мог подождать одного дня? Опомнись!

Самозванец слушал, весь трепеща.

— На плаху! Вон! Грубиян! Холоп! — проговорил он, тяжело дыша.

— Что ж, царю можно послать на плаху того, кто некогда спас простого Григория! — спокойно промолвил боярин.

Лжецарь схватился за голову и прошелся по комнате.

— Прости, Павел… Я сам не помню себя… — проговорил он тихо. — Ты прав, да, я во многом виноват… Да, да! Но что делать, если я не могу выносить глупых московских суеверий, если при виде постно-благочестивой боярской рожи у меня вся кровь закипает? Да, я нарочно делаю все наперекор обычаям — надо же мне их чем-нибудь донять, заставить отучиться от всех этих глупостей…

— Нельзя так… Где нужно легонько пилить, там нельзя рубить с плеча.

— Иначе я не умею. И потом… знаешь, я все это время живу словно в чаду!

— Я вижу это. Эх! Не надо было в цари лезть!

Глаза Лжецаря снова вспыхнули.

— Павел, ты опять начинаешь!..

— Да говорить — так все. Ты на престоле остался прежним полуказаком, полуслугой. Ты то надменен, то унижаешься до Бог знает чего. В иную пору ты заносишься перед королем Сигизмундом, в иную — являешь себя чуть не холопом его.

— Ты все говоришь про ляхов! Неужели ты не можешь понять, что я не могу себя показать неблагодарным? Я им обязан — они дали мне царство.

— Что ты говоришь! Они дали царство! Да не пожелай русский народ иметь тебя царем, неужели что-нибудь могли бы сделать ляхи. Да будь их трижды больше — тебе бы не увидать престола. Русский народ поставил тебя царем, и чем ты ему платишь? Глумишься над его верой, обычаями, хочешь ополячить. Да! Хоть ты мне говорил… ты помнишь что? — но делаешь другое, хочешь московцев сделать ляхами.

— Довольно! — вскричал Лжецарь.

— Я сейчас кончу… Ты пируешь, забавляешься, а не видишь, что тебе готовят гибель. Бояре устроили заговор…

— Гм… Странное дело! То же мне говорил и Басманов. Он называл Василья Шуйского… — пробормотал самозванец.

— Да, он всем и всеми вертит.

— Напрасно я его помиловал: голова его уже лежала на плахе.

— Не надо было доводить до плахи. Но что о том! Прими меры — мятеж близок.

— Вчера ночью схватили двоих…

— Двоих?! Против тебя тысячи!

— Ах, нет! Я не боюсь этого заговора. Против меня одни бояре, народ меня любит.

— Гм… Любит! Что-то очень часто поговаривают, что ты лях либо расстрига, а не сын Иоаннов.

— Ну, будет! — прервал боярина самозванец — Кажется, я тебя довольно слушал.

— Я говорил тебе правду для твоего блага.

— Хорошо! Я сам могу позаботиться о себе. Слава Богу, не младенец. Отныне я запрещаю тебе говорить так со мной!

— Твое дело! — пожав плечами, сказал Павел Степанович.

— Конечно, мое! Ступай!

«О-ох! Не быть добру!» — думал боярин, выходя.

Было уже поздно, и Лжецарь прямо отправился в свою опочивальню.

«Все это пустое! Народ меня любит. Я не боюсь ничего! Никто не отнимет от меня власти: я самодержец, как Борис, как Иоанн… Я буду выше их!» — думал он, ворочаясь на своей постели.

Он заснул не скоро и проснулся под утро, облитый холодным потом.

Ранний свет утра лился в окна. Где-то там, далеко за стенами дворца, что-то шумело. Казалось, какие-то бурливые волны разлились по городу.

Вдруг Лжецарь вскочил и дрожащими руками накинул на себя одежду — в рокоте этих неведомых волн он расслышал ясное:

— Смерть ему!

— Ко мне! Ко мне! — крикнул Лжедимитрий.

Вбежали слуги.

— Что это за шум?

Слуги не знали; быть может, Москва горит…

— Позвать Басманова! — приказал Лжецарь и, выйдя из опочивальни, подошел к окну: внизу билось и клокотало темное людское море.

XXXIV 17 мая 1606 года

Народная месть зрела медленно, питаясь новыми и новыми оскорблениями.