Лжедмитрий I

Всей этой истории можно было бы поверить, учитывая безрассудное стремление самозванца испытать судьбу и объявить о себе, как о царевиче Дмитрии, что он проделывал даже в Чудовом монастыре. Однако некоторые детали все же не сходятся друг с другом, не говоря уже о дословном цитировании спрятанного от всех письма самозванца. Автору летописи нужно было объяснить, кто рассказал о побеге Григория Отрепьева, почему в монастыре стали искать написанные им «памятцы», и он вписал в канву своего повествования второстепенную фигуру провожатого. Возможно, он слышал рассказ о неком чернеце Пимене, «постриженике Днепрова монастыря», свидетельствовавшем о «расстриге Гришке» на освященном соборе в конце 1604-го — начале 1605 года. Монах Пимен рассказывал, что познакомился с Григорием Отрепьевым «да с его Тришкиными советники» (тогда всех троих иноков обвиняли в уходе в Литву) в новгород-северском монастыре. И что именно его, Пимена, взяли с собой «для знатья дороги». Все вместе они дошли до Стародуба, а там до литовского рубежа. Пимен ничего не рассказывал о возникших спорах: наоборот, по его словам, он провел московских монахов до первого же литовского села и вернулся обратно ⁴⁴. Однако более достоверный источник — «Извет» Варлаама — иначе излагает ход событий. По словам его автора, «вожа» звали Ивашкой, а не чернецом Пименом и судьба провожатого сложилась по-другому. «Вож» Ивашка не только не вернулся в монастырь, но так и ушел странствовать со всей троицей; впоследствии он был даже одним из тех, кто наряду с «инфлянтцем» Петровским свидетельствовал перед королем, что это действительно царевич Дмитрий ⁴⁵. Вполне можно допустить, что Григорий Отрепьев намекнул об этом своему проводнику, уговаривая его пойти с ними в Киев. Так вчетвером они и явились перед архимандритом Киево-Печерского монастыря Елисеем Плетенецким, разрешившим им остановиться и помолиться там.

Три недели в конце апреля — начале мая 1602 года Григорий Отрепьев прожил в Киево-Печерском монастыре. В эти дни он свободно ходил по Киеву, заходил в иконные лавки и встречался с разными людьми. Почти три года спустя в окружной грамоте патриарха Иова, рассылавшейся в разные города, приводились свидетельства Венедикта — постриженника Троице-Сергиева монастыря, а также посадского человека из Ярославля Степанки Иконника. На освященном соборе их расспрашивали о том, что они знали о пребывании Отрепьева в Киеве. По расспросным речам монаха Венедикта, он «видел того вора Гришку в Киеве в Печерском и в Никольском монастыре в черньцах, да и у князя Василья Острожского был и дияконил». Ярославский иконник, ездивший в Киев «променивати образов», рассказывал о том же: «Того ростригу Гришку видел он в Киеве в черньцах, и был де он у князя Василья Острожского и в Печерском и в Николском монастыре во дьяконех, и к лавке его приходил в чернеческом платье с запорожскими черкасы» ⁴⁶.

По этой грамоте заметно, что ее составители стремились подчеркнуть несколько казавшихся им важными обстоятельств. Во-первых, то, что Григорий Отрепьев в Киеве по-прежнему носил одежды монаха и служил церковные службы, — доказав это, можно было смело называть его «расстригой». Во-вторых, то, что «расстриге» оказывал покровительство князь Константин (Василий) Острожский. Это давало повод патриарху Иову напрямую обратиться к нему с грамотой, направленной с Афанасием Пальчиковым. В-третьих, важно было подчеркнуть, что уже в Киеве Григорий Отрепьев стал привлекать к себе запорожских казаков. Для этого использовали рассказ Венедикта, обвинявшего Отрепьева, что тот «учал воровати у запорожских черкасов, в черньцах мясо ести». Венедикт якобы «того страдника вора обличал», донес на него печерскому игумену Елисею и вместе с приданными ему старцами и слугами монастыря пытался изловить Григория Отрепьева у казаков (?!) ⁴⁷. А тот, узнав о грозящей опасности, ушел к князю Адаму Вишневецкому.

Впрочем, дорога от Киева до Брагина не была у Лжедмитрия такой прямой и скорой.