Лжедмитрий I

Взглянул он туда и побледнел.

— Матушка! Пробил наш час! — проговорил он дрожащим голосом, подойдя к царице. — Народ бежит к дому!

— Ко мне, дети! Обнимемся в последний раз! — проговорила Марья Григорьевна.

Слез уже нет на ее глазах. Она полна величавого спокойствия.

— Примем бестрепетно венец мученический! — торжественно сказал Феодор, опустившись на скамью рядом с царицей и обнимая мать.

Ксения спрятала лицо на груди матери и громко рыдала.

— Идут! Идут! — громко вскрикнула она, слыша в сенях топот нескольких ног.

— Готовьтесь, дети! — говорит Марья Григорьевна.

Трое стрельцов и за ними Голицын, Мосальский, Молчанов, Шерефединов вошли в комнату…

— Митька! Куда это народ бежит? — спрашивает какой-то оборвыш другого такого же.

— А к дому Годуновых, сказывают. Бежим!

— Что там приключилось такое? — уже на бегу спрашивает первый.

— Сказывают, туда бояре пошли со стрельцами… Говорят… — И Митька, наклонясь к уху приятеля, что-то шепнул.

— Ай-ай! — всплеснул тот руками. — Да неуж ли! Экое дело грешное! Одначе бежим. Узнаем, правда ль. Ай-ай! Грех великий!

Перед домом Годуновых толпа глухо гудит. У большинства лица бледны. Все как-то тревожно настроены и почему-то избегают смотреть в глаза друг другу.

Фигура Молчанова показывается на крыльце. Это курчавый человек, со смуглым лицом, с быстро бегающими впалыми глазами.

— Что собрались, люди? — спрашивает он толпу. — Слышали уж, верно?

— Что? — гудит в толпе.

— Да что Марья Годунова с сыном Федькой отравили себя ядом. Одна Ксения жива — убоялась губить душу.

Сдержанное «Ах!» проносится в толпе, и потом ни звука.

Вдруг громкий возглас нарушил гробовое молчание:

— Душегубы! Загубили неповинных!

И какой-то человек протискивается сквозь толпу к крыльцу. Его руки сжаты в кулаки, глаза горят. Он хочет кинуться на Молчанова.

— Крамольник! Изменник царю Димитрию! Расправьтесь! — громовым голосом крикнул Молчанов.

Сперва на плечо «крамольника» нерешительно опускается пара рук, там другая — и вдруг целый десяток кулаков опускается на его голову. Миг — и его, поверженного на землю, бьют, топчут ногами сотни людей. Скоро из «крамольника» образовалась кровавая масса, в которой никто не признал бы, конечно, бывшего царского истопника Ивана Безземельного.

XXVII Въезд

20 июня 1605 года — день въезда Лжецаревича — была прекрасная погода.

Уже с утра народ толпился на улицах.

Кровли домов, городские стены, колокольни все были покрыты любопытными.

Все ждали напряженно.

— Скоро?

— Говорят, что…

— Скорей бы! Смерть охота повидать его, милостивца! Говорят, ликом схож он с царем Иваном, с батюшкой своим.

— Не видал. А слыхал, будто так…

Такие разговоры слышались среди народа.

Вдруг все смолкло.

— Едет! — пронеслось в толпе восклицание и замерло.

Лжецаревич въезжал пышно.

Впереди всех ехали поляки, блестя латами и шлемами, звуча — если то были гусары — крыльями, сверкая усыпанным драгоценными камнями нарядом, если они были в национальном платье; за ними литаврщики, после трубачи, копейщики… Вон богато одетые слуги ведут под уздцы шестерку коней, попарно запряженных в золотые колесницы. Усыпанные искрами алмазов хохолки на холке коней так и сверкают…

За ними белые, вороные, караковые, в яблоках кони верховые. После — барабанщики, стройные ряды русских сподвижников Лжецаревича, духовенство, блистающее парчовыми ризами…

И вот на белом коне Лжецаревич, теперь уже Лжецарь. Одежда его блещет золотом, ожерелье сверкает. Далее литовцы, казаки, стрельцы.

Все падает ниц, повергается во прах перед Лжедимитрием.

— Здрав будь многие лета, царь-государь! Солнышко наше! — гремит в народе.

Лжецарь величаво кивает, а в уме его проносится:

«Ну теперь я действительно царь!»

Вдруг точно с неба сорвался и упал вихрь. Тучи мелкой пыли слепят глаза. Кони взвиваются на дыбы, всадники едва удерживаются в седле. Сам Лжецарь покачнулся, ослепленный, полузадушенный.

«Не быть добру», — думает суеверный народ.

Но снова все тихо. По-прежнему сияет солнце, по-прежнему в чинном порядке, сверкая и шумя, движется шествие. Снова неумолчные клики:

— Здравствуй, солнышко наше, царь Димитрий Иваныч!

XXVIII На пиру

У царя Димитрия был пир. Это далеко не было новостью для москвичей: редкий день проходил без царского пированья, без какой-нибудь забавы.

Бывало, они слушали гремевшую среди ночной тишины польскую музыку и вздыхали слегка.

«Гм… Что-то царь часто веселится! Ну, да известно — это так, пока, пройдет время и остепенится», — думали они.

Но день проходил за днем, а пиры, забавы, часто такие, которые считались нечестивыми, продолжались, и лица москвичей становились все угрюмее, задумчивее.

— Ктой-то это среди ночи на улице песни горланит? — спрашивал, бывало, пробужденный шумом и гамом от сна какой-нибудь купец или боярин.

— А это хмельные ляхи из дворца государева едут, — ответят холопы.

— Ишь, вопят, проклятые! Удержу на них нет! Пора бы им из Москвы восвояси… — недовольно ворчит потревоженный.