Лжедмитрий I

Бояре поклон невесте царской отвесили, пальцами ковра коснулись.

— Здрави будь, Марина, царицей на русской земле!

Доволен воевода Юрко, не ожидал таких почестей, а паны вельможные ахают завистливо. Вишневецкий к Мнишеку склонился, языком цокает. Воевода усы пригладил, подбоченился.

— Але дочь моя не царица?

Боярин Михайло Нагой на уши не жаловался, расслышал, сбил Мнишеку спесь.

— Именитые цесари европейские желали бы выдать своих дочерей за нашего государя, да он твою дочь предпочел, пан воевода. И тебе знать надлежит, государь наш умеет любить и быть благодарным.

Мнишек и обидеться не успел, как бояре Марину под ручки по коврам к царской карете повели, усадили. А карета та не обычная, с серебряными орлами на дверцах и золотом играет.

Ох, ох! Куда и тревоги душевные у Марины подевались! Ладошкой стены погладила, мех ласковый, тепло и уютно. Успела все-таки заметить, покуда к карете шла: кони белые цугом впряжены, на ездовых шапки черно-бурых лис и одежды парчовые, в Речи Посполитой не на всяком пане вельможном такие наряды.

Щелкнули бичи, и легко покатила карета на санном полозе. А впереди, хлюпая по лужам, скакали дворяне, криком упреждая возниц, где камень, где яма.

Не на одну версту растянулся поезд царской невесты. И на всем пути от рубежа до самой Москвы по селам и городкам царские приставы народ к дороге сгоняли, да еще наказывали, чтоб несли хлеб-соль, а бояре подарки ценные царской невесте и ее рыцарям, пускай она самолично убедится, как люд российский любит ее.

Зависть глодала панов. Теперь воевода Мнишек совсем зазнается. Но виду паны вельможные не подавали, с боярами же московскими держались надменно. Норовили оттеснить их от кареты царской невесты. Шумливы паны, кичливы. Уже на Угре, когда переезжали еще закованную в лед реку, князь Вишневецкий коня остановил, широко повел рукой вокруг:

— Панове, здесь еще недавно была наша граница, здесь и быть рубежу Речи Посполитой.

— Виват князю Адаму! — заревели шляхтичи.

Михайло Нагой промолвил с укором:

— Не надо бы тебе так, князь. Не оскорбляй русский люд.

Вишневецкий расхохотался:

— Я неправду молвил?

Тут Молчанов не сдержался, сказал по-польски:

— Пшел ты, Адамишко!

И то же самое по-русски, да еще увесистее.

Теперь весело рассмеялись московские бояре. Вишневецкий глаза выпучил.

— А грамота вашего царя, где он обещает Смоленск?

— Той грамотой зад вытри!

Михайло Нагой поторопился замять скандал.

— Будя вам, чать, не на брань собрались, государеву невесту везем.

* * *

Поплутал Варлаам по Москве, на Зарядье выбрался. Ноги сами собой к кабаку повернули. Потянул носом, вкусно пахнет. Шибает из кабака щами наваристыми, в голове кружение. Есть иноку охота, а денег ни гроша. Не удержаться Варлааму, решил судьбу попытать, Христа ради попросить.

Кабак с виду невзрачный, в землю врос, ступеньки в земле жердями вымощены, подгнили. Спустился инок, дверь толкнул. Пар из кабака клубами. Кабатчица, тощая, злая, на Варлаама накинулась:

— Руки отсохли, ай нет? Выстудишь!

Закрыл Варлаам дверь, пригляделся, за грязным столом мужики из одной миски щи хлебают, на монаха никакого внимания. У кабатчицы, видать, глаз наметанный, сразу заметила, что у инока в кармане пусто.

— Ай деньги нет, так какого ляда прешь?

И взашей Варлаама.

Мужик голос подал:

— Пусти его. Эй, святая душа, садись с нами.

Варлаам скуфейку долой, подсел к мужикам. Вытащил из накинутого поверх власяницы тулупчика ложку, облизнул.

— Во, скорый, — рассмеялись мужики. — Ты из какого монастыря-то такой шустрый?

Варлаам подморгнул.

— На Белоозере ноги морожу, в Киев-граде, в лавре Печерской, поклоны бью, в московских обителях с игуменами споры веду, по миру псалмы пою, а увиденное при себе держу!

Мужик в стороне в разговоры не вступал. Услышал Варлаамов ответ, подморгнул:

— Люблю бродяг духовного сана. Коли негде голову преклонить, не откажу.

Зачерпнув щей из миски, Варлаам спросил:

— Где сыскать тебя, мил человек?

— Мельник я, а мельница моя на Неглинке. Знать, видал напротив Кутафьей башни Кремля? Приходи, живи до лета, только чур при завозе помогать, а на досуге байки мне сказывать будешь, где хаживал, чего повидал.

* * *

Еще царь Иван Грозный учредил стрелецкое войско. С той поры, если возникали воинская нужда, дети боярские и дворяне собирались в поместное ополчение, а пожизненную службу несли лишь стрельцы с пушкарями да казаки.

В стрельцы набирали из посадского люда. Селились стрельцы отдельными слободами, и платили им жалованье: в Москве — денежное и хлебное, в малых городах — земельное. Хлеба и денег стрельцам доставалось не всегда и не вдосталь, потому и дозволялось им промышлять торговлей и ремеслами.

От отца к сыну передавалась стрелецкая служба, и была она особенно хлопотной в южных, порубежных городках, где стрельцы и казаки закрывали дорогу на Русь крымской орде.

Московские же стрельцы государева опора, его охрана, так исстари повелось, иного они не признавали.

* * *