Лжедмитрий I

— Я, отче, вчерась речь вел, что не вижу злоумышленников явных, но чую, вьются они вокруг. Шепот их коварный слышу каждодневно. Да и сейчас, слышь, отче, голоса их. — Борис приподнялся в кресле, лицо болезненно перекосилось. — Они сговариваются убить меня и семью мою изничтожить. Средь них многих князей знаю я. Никому нет веры. Шуйский Васька юлит. В глаза одно, за глаза иное…

— Только и всего? Сам ведаешь, государь, князь Василий боится тебя, — прервал Годунова Иов. — А ко всему почитает. Шуйскому верь, сыне.

— А Голицыну? Послухи доносили, будто он к Шуйскому зачастил. К чему бы? И еще о чем уведомляют, Васька Голицын с иноком Филаретом сносится. Хотел я перехватить голицынского человека, да тот приставов перехитрил, ускользнул.

Борис вздохнул, помедлил. Снова заговорил:

— Я бы, отче, тому внимания не придавал, кабы хворь меня не одолела. Не стану таить от тебя, отче, изнутри она гложет меня, душевная. Не боюсь смерти, опасаюсь последствий. Федор еще малоопытен, а недруги коварные.

— Не помышляй о смерти, государь. Кто ведает, где его смерть? Когда же и настанет она, то отныне род твой царственный, и царевичу Федору нечего опасаться ворогов. Никому иному, ему одному трон наследовать. Кто на государя законного восстанет — против Бога пойдет.

— А слухи о живом царевиче Димитрии? — вымолвил Борис, и губы его побелели от волнения.

— Полно, государь, досужие речи. Забудь о них! Да и давно то было, два лета назад. Поговорили и унялись, к чему старое ворошить, государь? Об этом забыто всеми. Ты един царь на Руси.

— Так, так, — согласно закивал Годунов. — Только чую, возродятся оные слухи. — И склонился к патриарху, зашептал: — Вчерашнюю ночь приснился мне отрок Димитрий. Слышь, отче?

Глаза у Годунова расширились, лицо побледнело, лоб покрыли крупные капли пота.

— Успокойся, сыне, нынче все к добру клонится. Весна дружная, вона как жизнь пробудилась!

Борис смахнул широким рукавом кафтана пот со лба, вздохнул:

— Радуюсь и я тому, отче. Уродилось бы лето доброе, год сытный. Ты, отче, да церковь и дворяне служилые моя опора. Князьям же с боярами именитыми веры не даю.

Иов поджал губы, ничего не ответил.

— Немцы-лекари отваром всяким меня пользуют, но мне от того не легче, — снова сказал Борис.

— Молись, сыне.

— Да уж я ль не стараюсь! На Чудов монастырь недавно сто рублей пожертвовал.

Иов поднялся:

— Душа у тебя, государь, добрая.

Борис открыл перед Иовом дверь. Подскочили дожидавшиеся его служки, взяли патриарха под локотки, свели с царского крыльца.

* * *

А в ночь один на один с мыслями. В голове от дум тесно. Борис метался, весь в поту. Крепко сжав виски ладонями, стонал, покой не наступал. Откуда ни возьмись, видение появилось. Годунов без труда узнал в нем покойного Клешнина. Согнулся окольничий, хихикал:

— Изведем, Борис Федорович, Дмитрейку, не кручинься, изведем.

Скалил зубы боярин, доволен.

— Изыди, — прошептал Годунов. — Отстань от меня, Ондрей.

Но Клешнин не собирался покидать опочивальню. Стоял, как наяву, перед Борисом:

— Не пужайся, Борис Федорович, от людского суда не укроешься.

Ясно слышал Годунов голос Клешнина. Оторвав от подушки голову, Борис слезно просил:

— Отстань от меня, Ондрей. Что тебе надобно?

Но Клешнин подступал к ложу, скалил зубы:

— Ничего от тебя мне, Борис Федорович, не нужно. А скоро и твоя смерть подоспеет, тогда вместе и ответствовать будем за Дмитрейку.

Жутко. Борис закрывался ладонью от видения, но оно не исчезало, скрипуче тянуло свое:

— Аль забыл, Борис Федорович, как призывал меня и сказывал: «Немощен царь Федор, умрет, сядет царем Димитрий, тогда и жди лиха, Клешнин. Всех, кто противу Нагих выступал, в ссылке сгноят…»

Годунов отмахивался от видения, кричал:

— Аль просил я тебя убивать Димитрия?

— Ха! — засмеялся Клешнин, и Бориса пробирал мороз. — Ты в те разы больше ничего и не сказывал, но я примечал, чего тебе желательно. И ты не восперечил словам моим, и когда я сказал: «Есть у меня верные люди, пошлем в Углич, они убьют Дмитрейку…» — ты кивал мне согласно. Запамятовал, Борис Федорович? Так ли? И когда я нашел на это дело дьяка Михайлу Битяговского с сыном Данилой да племянника его Никиту Качалова, а с ними Осипа Волохова, я от тебя супротив ничего не услышал. Более того, ты все ускорял Битяговского поторопиться в Углич… Теперь терпи, Борис Федорович, слушай. Есть, есть кровь младенца на тебе!

— На мне она, — согласно шептал испуганный Годунов и трясся в ознобе.

Видение исчезало, а Борис вспоминал: когда скончался царь Иван Васильевич Грозный и на царство сел его сын Федор, он, Борис, убедил шурина отправить Димитрия в Углич. Говаривал Годунов Федору: «Димитрий хоть и брат тебе по отцу, но по матери от Марии Нагой, не от твоего материнского рода. А посему род Нагих противу тебя, царь Федор, козни творить будет, злоумышлять, как бы тебя извести и Димитрия на престол посадить».

Борису вторила жена Федора Ирина. Вдвоем уговорили царя. Всех Нагих с малолетним царевичем Димитрием и матерью его Марией Нагой отправили в Углич.

А потом…

Борис настойчиво гнал от себя непрошеные мысли, но они лезли в голову.