Лже-Петр - царь московитов

После вечерней поверки Петр уже собрался было раздеться, чтобы забраться на второй ярус деревянных нар, на которых спали гренадеры, но вдруг раздалась команда сержанта, приказавшего ему немедленно выйти на плац одетым по полной форме. Когда Петр вышел из казармы, два богато одетых господина велели ему идти с ними, вывели за пределы полкового двора, посадили в карету, где черная повязка, надетая на его голову, скрыла от Петра мир Божий.

- Ничего не спрашивай, солдат, - услышал он приказ. - Знай только, что месяц ты проведешь в раю. Но если потом ты хоть единым словом обмолвишься о том, где ты был, что делал и что видел, можешь быть уверенным, что твоя дурная голова очень скоро будет лежать в корзине палача.

Нет, Петр не стал срывать повязку, не стал бранить тех, кто решил распорядиться его свободой в каких-то новых, неизвестных ему видах. Он был солдатом, и, умалив все свои царские амбиции до скромных пределов сержантской должности, подчинился.

Везли его недолго. Потом повели с закрытыми глазами по переходам, комнатам и лестницам какого-то то ли дворца, то ли замка, где его обоняние ловило запахи вкусной пищи, аромат духов и пудры, запах книг. Но вот его ввели куда-то, где пахло уже вовсе необычайно, и он поневоле зашевелил ноздрями, жадно втягивая в себя призывный, волнующий запах.

- Ну, снимите с него повязку, - услышал он нетерпеливый женский голос.

Повязку сняли, и Петр увидел, что находится в уютном будуаре. Несколько свечей выхватывали из темноты широкую кровать, над которой распростерлась сень балдахина. На постели в коротком пеньюаре сидела молодая женщина. Густые локоны, распущенные по плечам, точно змеи, обвивали шею, плечи. Женщина призывно улыбалась и протягивала к Петру руки и говорила:

- Ну, что же ты замер, мой прекрасный Голиаф! Будь смелее! Подойди и возьми то, что досталось тебе без единого выстрела.

Петр был поражен. Никогда прежде, даже в ту пору, когда он жил в Москве, ни одна женщина не предлагала ему себя так открыто. Он оробел, смутился. Вдруг память взяла верх над робостью, он вспомнил, что эта женщина была сегодня днем рядом с курфюрстом Бранденбургским, но тут же возникло другое чувство - он посмотрел на женщину с презрением и ненавистью.

- Сударыня, - сказал он зло, - я не ведаю, кто вы такая, но скажу вам, что я - не жеребец, которого можно на аркане привести на случку с кобылой. Когда явится охота, я и без принужденья сумею добиться от любой женщины того, что мне надобно!

Шарлотта, привыкшая делать то, что ей хотелось, не знавшая отказов со стороны мужчин, на которых её страсть простирала свое внимание, резко поднялась с постели, пробежала босыми ногами по мягкому ковру и трижды своею маленькой, но сильной ручкой ударила Петра по широкому лицу. Потом она схватила шнур колокольчика, с неистовством принялась дергать его, и Петр уже был уверен, что она зовет лакеев, чтобы хорошенько отлупить его за непокорство, но не слуги явились на зов Шарлотты - сам курфюрст в шелковом халате с бранденбурами, в колпаке, связанном самой Шарлоттой, встревоженный и недовольный, ворвался в будуар и закричал:

- Ну что, что случилось?! Завтра назначен государственный совет, так почему же, черт возьми, мне не дают уснуть?!

- Потому, - задыхаясь от ярости, заговорила Шарло, - что моего приказа, оказывается, недостаточно. Твой лучший гренадер, видишь ли, отказывает мне в том, на что я имею право как государыня. Может быть, ты прикажешь ему, Фриц?

Фридрих, со строго сдвинутыми бровями, скрестив на груди руки, резко повернулся к Петру, стоявшему в сторонке:

- Что я слышу, сержант? Или я напрасно превозносил твои воинские таланты перед всей ротой? Или я зря лобызал твою мерзкую крестьянскую рожу? Ты, наверное, забыл, что находишься на службе у великого курфюрста Бранденбурга, подписал контракт? Изволь сейчас же исполнять то, что велит тебе моя супруга! Или шпицрутены тебе милей? Гляди, какой капризный! - И Фридрих, погрозив Петру кулаком, скрылся за дверью.

Опозоренный, униженный, смолчавший лишь потому, что не мог прекословить господину, которому обещал служить, Петр стал раздеваться. За последний год своей жизни ему довелось быть плотником, узником, лесорубом, моряком, актером, гренадером. Теперь же ему предстояло быть рабом, холопом, любовником поневоле. Но Петр оставался в душе царем, и желание оказаться на высоте и в будуаре курфюрстины заставило его забыть позор неволи.

...Месяц подходил к концу. Шарлотта, видел Петр, привязывалась к нему все сильнее, часто начинала рыдать, беситься, потому что курфюрст едва ли не ежедневно напоминал жене, что любовь любовью, но интересы княжества куда дороже, и он не собирается жертвовать прекрасными солдатами ради её альковных прихотей.