Лже-Петр - царь московитов

Но Лже-Петр не казнил Анну, потому что совесть, как видно, шептала ему, что, в сущности, женщина была права, не признавая его царем, к тому же Анхен была свободна и обладала правом выбирать возлюбленных. Но наказать изменницу Лже-Петр все-таки считал делом необходимым. Воспитанный на протестантских принципах, мелочный и скупой, он вначале держал Анну и её мать под домашним арестом, не давая женщинам посещать даже кирху. А после роскошный дом, построенный на счет казны, был отобран, как отобраны и пожалованные деревни, пенсионы. Правда, подаренные драгоценности и движимое имущество остались в распоряжении семейства Монс, но портрет Лже-Петра, осыпанный брильянтами, вернулся к тому, чей лик был изображен на нем.

Так мстил "негосударь" той, кто презрела его ласки и внимание.

* * *

Весной того же, 1703 года на реке Неве, уже после того, как с легкостью была взята русскими крошечная шведская крепостица Ниеншанц, в ясный и теплый день государь стоял в окружении придворных на одном из островов невской дельты. Кругом - вода. С юга - широкое пространство быстро текущих, покрытых гребешками, как в море, серых вод. С севера - протока узкая, на востоке - чуть шире, а на западе главный проток реки как бы расширялся, раздваиваясь, будто раздвигалась река сопротивляющейся ей землей - другим островом. А повсюду за водным пространством, и направо, и налево, и впереди, и сзади - мелколесье, кустишки, рыжее болото. Ни строений, ни единой избушки, унылая, безлюдная пустыня. Тоска такая, что если б не искрящаяся бликами река, завыть бы волком да прочь бежать отсюда или, по крайней мере, глаза закрыть, чтобы не видеть этой мутящей сердце дичи.

Но Лже-Петр как будто унывать и не думал. Влево-вправо головой крутил, то и дело, щуря один глаз, к другому окуляр трубы прикладывал, озирал пространства с какой-то воинственной радостью. Он был шведом, к тому же моряком, и ощущение близости моря будоражило его. Стоял он на уже завоеванной, им самим завоеванной земле, стоял как хозяин - в Москве отчего-то никогда не чувствовал себя таковым в полной мере.

- Что за остров? - топнул ногою по земле, не убирая от глаз трубы.

- Енисари, - кто-то подсказал.

- Енисари? Что значит сие?

- Заячий остров, по-чухонски.

- Заячий! - отчего-то заулыбался Лже-Петр. - Но мы-то зайцами не будем! С острова сего не убежим!

Быстро шагнул к гвардейцу, что стоял поближе, из ножен выхватил багинет, отбежал в сторонку, в сочную, ещё не просушенную после весеннего дождя лучами солнца землю вогнал клинок, стал взрезать дерн, трудился недолго, скоро снял полоску с аршин длиною, потом вторую. Одну на другую крест-накрест положил, руки отряхнул и с лицом решительным сказал:

- Крепость на сем месте ставить будем, о шести больверках. Вначале земляную, а опосля - каменную. На том берегу, чуть ниже по реке - верфи построим, но тоже с бастионами, побережье шанцами укрепим, чтоб с моря швед не подошел. Город со временем здесь хочу построить, Питербурхом назову...

- В честь вашей милости название сие? - с политесной улыбкой спросил в полупоклоне полковник Рен.

Лже-Петр уже давно придумал название для города, который заложит он на отвоеванной у своих соплеменников земле, где навеки будет вписано его имя, отрицательно мотнул головой:

- Нет, не в честь меня, а в честь ключаря небесного, апостола Петра! О, какой здесь будет город! Те, кто видел Амстердам, признают, что Питербурх гораздо краше. Десятки, сотни тысяч русских мастеровых, простых крестьян я призову сюда, переведу с их семьями. Строители-иноземцы выдумают для Питербурха планы, все здесь будет не так, как в обычных русских городах. Питербурх и не будет похож на русский город. Я создам парадиз, и оный останется памятью обо мне на многие столетия! Со всего света я свезу сюда самые лучшие памятники! Греческие, римские боги украсят сады его, ни единой церкви православной не выстрою на русский манер старинный - на европейский ставить будем! Людовику Французскому, Фридриху Бранденбургскому, Августу Саксонскому нос утру. Память о себе хочу оставить вечную...

Все видели, что Лже-Петр расчувствовался даже, захлопал мокрыми от слез ресницами, губы покривил, и все смотрел на катящиеся перед ним холодные, ещё со льдинами плывущими воды, на дикий, покрытый редколесьем простор плоской, как пол в горнице, неприветливой, безлюдной низменности.