Лже-Нерон. Иеффай и его дочь

Но когда ранним утром он явился за ней, окруженный пышностью и великолепием, в пурпуре, с колесницами и огромной свитой, она была разочарована. Он сиял, он был императором в речах и движениях. Однако чары, державшие ее в оцепенении перед статуями императора, не приходили. Она не чувствовала ни благоговения перед носителем высшей власти, ни превосходства над рабом, ни вожделения к мужчине. Никаких чувств не было. Была пустота. Человек, подавший ей руку, был никто – не император и не раб, оболочка без содержания. Никто. Первый встречный. Драгоценнейшую минуту своей жизни она разделит не с любимым, не с ненавистным – с пустым местом.

Сверкая великолепием, поехали они по улицам города к главной площади Эдессы. Десятки тысяч людей, стоявшие на площади, затаили дыхание, когда император и Марция появились перед алтарем Тараты. На Марции было традиционное одеяние невесты: длинная белая туника, перехваченная шерстяным поясом с искусно завязанным геркулесовым узлом, который должен был развязать жених; поверх туники – накидка, тоже традиционного, желто-красно-огненного цвета. Желто-красно-огненными были и высокая обувь, и фата. На волосах Марции, разделенных, как предписывал обычай, на шесть локонов, покоилась тяжелая, величественная зубчатая корона, под которой ее тонкое лицо казалось еще более нежным и строгим.

Священнослужители, заколовшие жертвенное животное и осмотревшие его внутренности, доложили, что божеству этот брак угоден. Брачный контракт был подписан. Невеста произнесла формулу:

– Так как ты именуешься Клавдий Нерон, то пусть я именуюсь Клавдия.

Теренций ответил:

– Я, Клавдий Нерон, даю согласие, чтобы ты именовалась Клавдия.

Предводительница шествия вложила правую руку жениха в правую руку невесты. Пока приносились в жертву плоды полей, оба, окутав головы покрывалами, сидели в креслах, над которыми, соединяя их, была распростерта шкура жертвенной овцы, заколотой сегодня на рассвете. Затем они обошли, читая молитвы, алтарь, оставив его по правую руку от себя; впереди шел мальчик и бросал фимиам в огонь алтаря.

После пиршества, происходившего в доме Варрона, свадебная процессия направилась во дворец царя Маллука, где жил жених. Кругом народ кричал:

– Талассий! Талассий!

С древнейших времен никто по-настоящему не понимал, что это значит, и теперь тоже никто не знал этого, но как тогда, так и теперь каждый подразумевал под этим словом что-то весьма определенное, непристойное. Свита жениха бросала народу орехи, а так как женихом был император, то орехи были золоченые. Впереди Марции шел мальчик с факелом из ветки боярышника. Когда шествие приблизилось к дому жениха, толпа бросилась к факелу и разломила его на бесчисленное количество кусков; люди дрались за каждую лучинку, ибо тому, кто обладал частичкой факела невесты, боги дарили долгую жизнь, – какое же долголетие сулил факел невесты императора!

Провожатые подняли Марцию и перенесли через порог. В покое было приготовлено широкое брачное ложе. Сбоку от него присел высеченный из камня шуточный приапический бог Мутун Тутунс, покровитель новобрачных. Марцию посадили ему на колени, так что могучий фаллос касался ее.

И вот она сидит на этом непристойном камне. Свадебная свита наконец-то удалилась, она – наедине с этим человеком. Что теперь будет? Весь день он держал себя ровно, спокойно, не без достоинства, никак не вызывая тех чувств, которые должна была бы рождать близость высочайшей особы, но никак не давая повода также к насмешкам или презрению. Вот он стоит перед нею, «Муж-Нерон», ее Нерон, ее муж. Он и в самом деле походил на те статуи. Неужели камень сейчас действительно превратится в плоть и совершит то, о чем она мечтала?

Для горшечника Теренция это был великий, но очень утомительный день. Сенатор Варрон своевременно передал ему записку с перечнем всего того, что ему, Теренцию, полагалось в течение этого дня проделать. Теренций, понаторевший в заучивании наизусть классиков, с легкостью усвоил содержание записки и действительно держал себя в высшей степени по-императорски. Но насладиться своим величием он, изнуренный непрерывными усилиями, был уже, разумеется, не в состоянии. И вот он сидит здесь, наедине с этой бледной, надменной сенаторской дочкой, которая имеет право требовать и ждет от него, чтобы он за нее взялся.

Конечно, великая честь, что она и все остальные ждут от него этого. Да и вправду сказать, хотя он предпочел бы что-нибудь подороднее, пожирнее – сегодня утром его невеста показалась ему лакомым кусочком, прямо-таки красивой. Однако сейчас, после бесконечных церемоний, он чертовски устал, право, он совершенно измучен и охотнее всего лег бы один. К тому же в записке Варрона изложены были все возможные правила поведения, но на день и ни одного – на ночь. С чего начать? Развязать искусно запутанный геркулесов узел, которым был завязан ее пояс, или сперва самому раздеться?