Лже-Нерон

   План Кнопса был таков: чтобы побудить окраинное население Римской Сирии отложиться  от  правительства  Цейона  и  перейти  на  сторону   законного императора Нерона, нужен был только внешний, каждому понятный предлог, ибо психологически население было к этому  подготовлено.  Следовательно,  дело сводится к тому,  чтобы  сделать  для  всех  ясным  и  очевидным  один  из фактически существовавших предлогов,  а  это  не  так  уж  трудно.  Разве, например, бог, называвший себя Христом, не насчитывал на сирийской границе многочисленных   последователей,   так   называемых   христиан,    которые фанатически ненавидели законного императора Нерона? Разве эти христиане из одной лишь преступной ненависти и фанатизма не  подожгли  шестнадцать  лет тому назад город Рим? По всей вероятности, они и теперь носятся  с  такими же  дерзкими   планами,   которые   поддерживает   правительство   Цейона, стремящегося расправиться с верным Нерону населением Сирии. Тот, кто знает психологию  этих  христиан,  кто  имеет  представление   о   ненависти   и мстительных планах узурпатора Тита и его чиновников, может легко понять, в каком направлении эти христиане и те, кто  их  подстрекает,  разрабатывают свои преступные планы. Например, весьма вероятно, что эти  фанатики  могут преступным образом открыть или как-нибудь иначе повредить один  из  шлюзов реки Евфрата или его канала с целью затопить и разрушить  какой-нибудь  из окраинных римско-сирийских городов, тайно  уже  признавших  Нерона.  Можно почти с полной уверенностью утверждать,  что  в  том  случае,  если  такое преступление действительно будет совершено, все пограничное население, как один человек, восстанет против правительства Антиохии. Разве это не так? И Нерон мог бы тогда,  опираясь  на  туземное  население,  по  крайней  мере несколько месяцев держаться в перешедших на его сторону окраинных городах. Условия Артабана были бы выполнены, и мы получили бы  обещанные  войска  и обещанные деньги.

   Варрон неподвижно уставился на Кнопса,  который  непринужденно  болтал, будто речь шла о подготовке увеселительной прогулки. Парень был прав.  То, что он изложил, было действительно идеей, находкой! Да, план  этот  в  его ошеломляющей простоте был так же  великолепен,  как  и  гнусен.  Он  сулил успех. Он должен был вызвать в народе требуемые сопоставления. Варрону  не нужно было это долго растолковывать.

   До сих пор еще не удалось установить истинных виновников  поджога  Рима шестнадцать лет тому назад. Варрон, имея на то веские данные, предполагал, что  это  сделали  спекулянты  земельными  участками.  Враждебная   Нерону республиканская аристократическая партия утверждала,  что  устроил  поджог сам Нерон исключительно из страсти чинить зло  и  из  желания  насладиться грандиозным зрелищем. Мнение народа разделилось. Многие считали виновником пожара Нерона; но даже у них  размах  самого  преступления  вызвал  скорее восхищение Нероном, чем ненависть к нему.  Большинство  населения  думало, однако,  что  Рим  действительно   подожгли   христиане,   которых   Нерон впоследствии  привлек  к  суду,  потому  что  нужно  же  было  кого-нибудь обвинить. Если теперь благодаря преступным образом  вызванному  наводнению погибнет один из римско-сирийских городов, народ,  как  бы  там  ни  было, сразу свяжет это с Нероном. Будут говорить, что это деяние  в  нероновском духе; вера, что Нерон жив, Нерон здесь, превратится в убеждение. Без труда можно  будет   внушить   черни,   которой   чужда   всякая   логика,   что фанатики-христиане, подстрекаемые чиновниками Тита, преступно, как в  свое время они это сделали  с  поджогом  Рима,  устроили  наводнение.  Конечно, допустить, чтобы Цейон из одной ненависти к сирийцам пошел  на  разрушение города на своей же территории, было  совершеннейшим  абсурдом.  Но  именно потому, что это был абсурд, версия имела  шансы  показаться  вероятной.  И народ будет рукоплескать Нерону, когда  он  вторично  обвинит  христиан  в преступлении и раздавит их.

   "Гнусный план, - признал в глубине души Варрон, - но план, обдуманный с большим знанием дела, рассчитанный на психологию черни. Какой плодотворной фантазией обладают плебеи!" - подумал он еще раз. Вслух он сказал:

   - А не чересчур ли это грубо состряпано, милейший Кнопс?

   - Конечно, чересчур, мой Варрон, - ответил Кнопс.

   Варрон слегка вздрогнул - даже этот вот позволяет себе  в  разговоре  с ним фамильярное обращение "мой Варрон".

   Кнопс между тем продолжал:

   - Но в том-то и вся суть, что мы чересчур грубо  это  преподнесем.  Чем грубее ложь, тем скорее в нее поверят, - заключил он убежденно.

   Варрон втайне согласился с ним.

   - А где, мой Кнопс, - спросил он, и это "мой  Кнопс"  наполнило  Кнопса огромной гордостью, -  можно  было  бы  успешнее  всего  такое  наводнение устроить?