Лже-Нерон

   После аудиенции у царя Маллука Варрону стало ясно,  что  покуда  он  не склонит дочь свою Марцию на брак с "созданием", ему нечего и  помышлять  о серьезном успехе своей затеи. Со  дня  на  день,  вот  уже  целую  неделю, откладывал он неприятный разговор. Наконец он решился и приступил к делу.

   Белолицая, тонкая, строгая сидела перед ним Марция. Он завел разговор о том, о другом, ходил вокруг да около. Внезапно взял себя в руки.

   - Здесь появился человек, - начал он, - которого все Междуречье считает императором Нероном. Ты по всей вероятности слышала о нем. Он просит твоей руки.

   Марция не спускала глаз с его губ. Она  поняла  не  сразу.  И  вдруг  - поняла. Поняла, что отец спокойно, точно речь идет о приглашении на  ужин, предлагает ей спуститься на последнюю ступень унижения. Страх и отвращение охватили ее с такой силой, что на мгновение остановилось сердце. Но она не упала. Она сидела прямо; только побледнела и ухватилась  крепче  за  ручки кресла. Варрон давно умолк, а она все еще не проронила ни звука.  Она  все еще не спускала глаз с его губ,  точно  ждала,  что  с  них  сорвутся  еще какие-то  слова.  Варрон  взглянул  на  нее,  с  трудом  скрывая  гнетущее напряжение.

   - Этот  человек  и  в  самом  деле  император  Нерон?  -  спросила  она непривычно сухим голосом.

   - Ты знаешь его под именем горшечника Теренция, - ответил не без усилия Варрон.

   Марция сжала губы, рот ее стал тонким и острым.

   - Если  я  не  ошибаюсь,  -  сказала  она,  -  то  это  один  из  твоих вольноотпущенников. Не его ли отец был тот раб, который в Риме чинил у нас водопровод и отхожие места?

   Она думала: "Почему они не отдали меня в  весталки,  как  хотела  этого мать? Я жила бы теперь в уединении  и  почете  в  этом  чудесном  доме  на Священной дороге. На игрищах я сидела бы на почетном месте в императорской ложе. На празднестве девятого июня я поднималась бы на Капитолий  рядом  с императором, чтимая всем  народом.  И  он,  отец,  не  захотел  этого.  Он приберег меня, чтобы  продать,  чтобы  получше  обстряпать  свои  грязные, темные дела".

   Варрон думал: "Ее мать никогда меня не любила, потому что я женился  на ней по расчету, и она всегда была мне безразлична.  Мне  наперекор  хотела она сделать девочку весталкой и начинила ей голову всякой дребеденью.  Мне следовало подумать о Марции, когда она  была  ребенком.  Но  у  меня  было слишком мало времени. Девушке с такими понятиями должно быть очень  тяжело лечь в постель с этим "созданием". Как у нее остекленели  глаза!  То,  что она переживает сейчас, нелепо, но это  реальность,  с  которой  приходится считаться".

   Вслух он сказал:

   - Я знаю, ты  считаешь  мое  предложение  безнравственным,  недостойным римлянина. Но в Сирии нельзя жить так, как  в  Риме.  Ты  скажешь:  "Тогда незачем жить в Сирии". Но, во-первых, я вынужден жить здесь, а  во-вторых, я сделал бы это все равно, будь даже ворота Рима для меня открыты.  Уверяю тебя, моя Марция, стоит поступиться частицей своего  "достоинства",  чтобы получить взамен то, что дает человеку Восток. Я попросту не  мог  бы  жить вне Востока. Мне скучно на  Западе.  И,  говоря  честно,  мне  не  хочется отказываться от влияния и власти, которые я - так  уже  сложилось  -  могу иметь только на Востоке.

   Марция  сидела  против  него  неподвижная,  тонкая.  Как  он  старается одурачить меня, подумала она с ненавистью. Он хочет быть честным. Он хочет продать меня этому отродью и  прикрывает  свои  низкие  замыслы  вычурными фразами.

   - Ты предлагаешь мне стать женой горшечника Теренция? -  повторила  она иронически, с холодной деловитостью.

   Враждебное спокойствие дочери злило Варрона больше, чем сделали бы  это слезы, заклинания, взрывы отчаяния.

   "Прекрасно, - думал он. - Парень этот из  низов.  Но  от  матери  ее  я получил очень мало удовольствия, хотя она и была сенаторской дочкой. Пусть бы радовалась, что избавится от своей проклятой девственности.  Когда  она ляжет в постель с мужчиной и он мало-мальски оправдает себя, не все ли  ей равно будет, чей он сын".

   Вслух он сказал:

   - Мы, Нерон и я, всадили  в  эту  Месопотамию  изрядный  кусок  Рима  - солдат, деньги, время, нервы, жизнь. Я не желаю  бросить  все  это  только потому, что медные лбы,  сидящие  на  Палатине,  не  видят  ничего,  кроме стратегии, не видят тех хозяйственных и культурных  возможностей,  которые открываются по эту сторону Евфрата.  Так  как  они  лишены  фантазии,  они утверждают, что слияние Рима с Востоком невозможно. А  ведь  стоит  только открыть  глаза,  и  уже  сегодня   можно   убедиться,   какие   прямо-таки великолепные люди и города  рождаются  от  этого  слияния.  Я,  во  всяком случае, не отступаюсь от своего Востока. Я всадил в него деньги и время, и я имею право требовать жертв и от Других.