Лже-Нерон

   - Я хочу сделать вам признание, Варрон, - возразила Акта. - Вы  знаете, что я любила Нерона. Так сильно, что всякий другой бледнеет  рядом  с  его тенью. Ваш Нерон был первый, кто сызнова зажег все то, что погасло во  мне со смерти Рыжей бородушки. Я не  выношу  вашего  Нерона.  Я  схожу  с  ума оттого, что мне снова и снова приходится переживать одно  и  то  же.  Этот призрак как будто одет плотью, но только прикоснись к нему, - и дух тотчас же улетучивается из него. Я не выношу этого.  Я  не  люблю  опьянения:  вы ошибаетесь. Я ни в коем случае не люблю опьянения, которого надо достигать такими средствами. Я здесь не останусь.

   И, видя его глубокое разочарование, она продолжала, изменив тон, в одно и то же время расчетливо, шутливо и серьезно:

   - Я не хочу оставить вас на произвол судьбы, Варрон. Мне хочется помочь вам. Вы знаете, я богатая женщина, я люблю богатство, а если  я  предприму что-нибудь для вашего Нерона, то предвижу лишь  единственный  практический результат. Тит конфискует мои прекрасные земли и мои  кирпичные  заводы  в Италии. И все же: если я могу оказать услугу  вашему  делу,  если  я  могу сделать нечто во имя Нерона, скажите мне, что  я  должна  сделать.  Я  это сделаю.

   Вот теперь было бы кстати заговорить о  той  просьбе,  с  какой  хотели обратиться к ней сторонники Нерона. Ведь она сама дала ему к этому  повод. Но тот самый Варрон, который без  малейших  колебаний  посылал  на  смерть тысячи людей; который принес в жертву своей игре родную  дочь;  который  с сожалением, но без раскаяния видел, как умирает его друг Фронтон;  который часто рисковал собственной жизнью ради менее значительных  целей,  -  этот Варрон не мог сказать в лицо Клавдии  Акте,  чего  он  от  нее  хотел.  Он зажегся от соприкосновения с ней. Он теперь сам не понимал,  как  мог  он, пока был еще молод, - из одного лишь благоразумия, только чтобы не портить отношений  с  императором,  -  запретить  себе  видеть  ее   красоту,   ее неповторимое своеобразие, насладиться им. А теперь этот сразу  постаревший человек увидел - и раскаялся. Он, Варрон, который так долго  принимал  всю свою жизнь такой, как она есть, который не хотел бы вернуть обратно ничего из того, что было сделано, и не хотел бы сделать ничего из того,  от  чего он  отказался,  теперь,  за  короткий  промежуток,   вторично   чувствовал раскаяние. Он раскаивался, что в свое время - как ни посмотрел бы  на  это Нерон - не употребил всех усилий, чтобы  завоевать  эту  женщину,  Клавдию Акту. Он почувствовал огромное искушение забыть на время  свое  смешное  и великолепное предприятие, стать не  чем  иным,  как  прежним  Варроном,  и отдаться радости встречи с изумительным существом, которое по воле  судьбы оказалось на его пути.

   И поэтому, вместо того чтобы воспользоваться случаем и изложить ей свою просьбу, он сказал без всякой связи с предыдущим:

   - А вы помните еще, моя Акта, как мы пускали цветных китайских рыбок  в новый пруд Золотого дома?

   И  он  почувствовал  себя  молодым,  как   в   свои   лучшие   времена, легкомысленным и глубоким, злым и уверенным в  своем  очаровании,  готовым дорогой ценой заплатить за свою радость, ибо он хорошо  знал,  что  жизнью можно вполне насладиться лишь тогда, когда ты не расчетлив. Он  чувствовал глубокую близость к Клавдии Акте, близость, которой он  никогда  ранее  не ощущал. В сущности, казалось ему, их в  комнате  трое:  умерший  подлинный Нерон был с ними, в своем лучшем образе, не мешая им, и это соткало  между ними тремя глубокую, более чем дружескую связь.

   Но Акта не поддалась этой игре. Она,  напротив,  повторила  резко  и  с намеренной сухостью:

   - Скажите же, что я могу сделать для вашего Нерона?

   Тогда Варрон овладел собой и сообщил ей, в чем именно он и  его  друзья видели единственную важную услугу, которую Акта могла бы оказать их делу.

   Они рассуждали так: если Нерон жив, то в урне, которую Акта  хранила  в мавзолее своего парка, в Риме, был прах какого-то неизвестного. Если  Акта убеждена, что Нерон жив, то хранить  эту  урну  смешно.  Если  Акта  хочет показать миру, что она верит в живого Нерона, надо,  чтобы  она  разрушила памятник и рассеяла прах по  ветру.  Варрон  излагал  ей  свою  просьбу  в намеренно сухих словах. Прозрачная кожа на лице Акты  побелела,  казалось, она светится. Но голос Акты был чист и спокоен, как всегда,  когда  она  в тон Варрону сухо подытожила:

   - Вы требуете, чтобы я рассеяла по  ветру  все,  что  еще  осталось  от истинного Нерона, чтобы доказать мою веру в вашего фальшивого Нерона?

   - Да, - деловым тоном сказал  Варрон.  Но,  еще  прежде  чем  это  "да" отзвучало, он устыдился того, что предлагал, и с  обычно  не  свойственной ему неуклюжестью прибавил: - Речь идет о деле Нерона, это,  верьте,  стоит горсти пепла.

   Зеленовато-карие глаза Акты долго смотрели на сенатора,  друга  Нерона, ее плечи чуть-чуть опустились, ее изогнутые губы задрожали.