Львы Сицилии. Закат империи

Донна Чичча заливается краской, поправляет выбившуюся из-под чепца прядь черных волос, поворачивается к Джованне. Та хочет что-то сказать, но не может, а только протягивает руки, берет новорожденного и прижимает его к груди.

Донна Джованна Флорио. Отныне ее будут называть именно так. Не синьора баронесса, как полагается по титулу, который достался ей по праву рождения, титулу, благодаря которому она вошла в этот богатый купеческий дом. Отныне не важно, что она из семейства Тригона, одной из старейших династий Палермо. Отныне в доме Флорио она госпожа и хозяйка.

Донна Чичча забирает у нее ребенка.

– Вам нужно надеть траур, – шепчет она Джованне. – Будут визиты с соболезнованиями.

В голосе донны Чиччи слышатся нотки почтительности, которых Джованна не замечала раньше. Теперь все будет по-другому. Теперь у нее особая роль. И она должна доказать, что ее достойна.

У нее перехватывает дыхание, бледнеет лицо. Она покрепче запахивает полы капота.

– Велите завесить зеркала и оставить приоткрытыми ворота, – говорит она твердым голосом. – Затем помогите мне переодеться.

Джованна идет в гардеробную. Руки дрожат, ее знобит, как от холода. А в голове одна-единственная мысль: я – донна Джованна Флорио.

* * *

Дом пуст.

По дому бродят тени.

Длинные тени между шкафов из ореха и красного дерева, за приоткрытыми дверями, в складках тяжелых гардин.

Тишина. Неспокойная. Отсутствие звуков, неподвижность, которая душит, от которой перехватывает дыхание, замирает тело.

Все спят. Все, кроме одного: Иньяцио в домашних туфлях и халате бродит по темным комнатам дома на виа Матерассаи. Бессонница, мучившая его в юности, вернулась.

Он не спал три ночи. С тех пор как умер отец.

Подступают слезы, он до боли трет глаза. Плакать нельзя, не положено: слезы – женский удел. Но ему так одиноко, так остро ощущает он покинутость, отчуждение, что, кажется, эти чувства его раздавят. Привкус страдания во рту, он сглатывает его, запирает внутри. Переходит из комнаты в комнату. Останавливается у окна, смотрит на улицу. Виа Матерассаи погружена в темноту, разорванную робкими пятнами света от уличных фонарей. Окна других домов – пустые глазницы.

У каждого вздоха есть вес, форма, вкус – он горький. Какой же он горький!

Иньяцио тридцать лет. Отец давно передал ему управление винодельней в Марсале, а незадолго до смерти выдал генеральную доверенность на ведение всех дел. Два года назад Иньяцио женился на Джованне, она подарила ему сыновей Винченцо и Иньяцио, будущее дома Флорио. Он богат, влиятелен, уважаем.

Но ничто не может возместить горечь утраты.

Пустота.

Стены, мебель, предметы – немые свидетели тех дней, когда его семья была целой и невредимой. Когда миропорядок был прочным, а время мерно текло в работе. И вдруг равновесие взорвалось, разлетелось тысячей осколков, и он, Иньяцио, оказался в воронке, в самом центре взрыва. А вокруг разруха и опустение.

Он ходит и ходит, идет по коридору, мимо кабинета отца. На мгновение у него возникает желание войти, но он понимает, что не сможет, не сейчас – слишком тяжел груз воспоминаний. Он идет дальше, поднимается по лестнице, входит в небольшую комнату, где отец обычно встречался с компаньонами для дружеских бесед или уединялся для размышлений. Стены здесь обиты деревом, на них висят картины. Иньяцио стоит на пороге, опустив голову. Из открытых окон в комнату льется свет уличных фонарей, освещая кожаное кресло и маленький столик, на котором лежит газета, та самая, которую отец читал в тот день, когда его сразил апоплексический удар. Ни у кого не хватило духу ее выбросить, хотя прошел уже не один месяц. В углу на столике – пенсне и коробочка с нюхательным табаком. Все на месте, как будто отец скоро вернется.

Иньяцио кажется, что он чувствует его запах, его одеколон с нотками шалфея, лимона и морского бриза, слышит его голос – усталое ворчание, и даже его тяжелые шаги. Кажется, он видит, как отец погрузился в чтение писем и документов, легкая улыбка блуждает у него на губах, придавая лицу ироничное выражение: вот он поднимает голову и что-то бормочет, должно быть, комментирует прочитанное.

Иньяцио не находит себе места. Как жить дальше? У него было время, чтобы подумать об этом, подготовиться, но сейчас он не знает, как быть. Ему кажется, что он тонет, как тогда, в детстве, в Аренелле. Отец нырнул и спас его. Он помнит эти ощущения: нечем дышать, морская вода обжигает трахею… как сейчас обжигают лицо слезы, которые он не в силах сдержать. Он справится, он выдержит. Теперь он глава семьи, на его плечах лежит забота о доме Флорио. И о матери – теперь она одна. И, конечно, о Джованне, Винченцо, Иньяцидду…

Он делает глубокий вдох, вытирает глаза. Он боится забыть отца, забыть его руки, его запах. Но об этом никто не должен знать. Нельзя, чтобы кто-то видел боль и страдание в его глазах. Он не сын, потерявший отца. Он – новый хозяин успешного, процветающего торгового дома.