Львиный мед. Повесть о Самсоне

Он лишь ходит по кругу и мелет, и уже нет у него ни особого секрета, ни сияющих волос на голове, ни силы выше человеческой. На закате дней он осознает границы собственных сил, а может быть, и подлинную свою суть — освобожденную, не подгоняемую мощными порывами тиранившего его «Духа Господня». Возможно, иногда он даже способен наслаждаться своим человеческим «я» — «я», которого он был лишен еще до рождения. (А может, ему полегчало и оттого, что Далила сняла груз семи длиннющих кос, которые никогда не стриглись и струились водопадом вдоль всего туловища. Они ведь тоже стояли стеной между ним и остальным миром.)

Так текут его дни. Волосы начинают вновь отрастать, и мало-помалу сила к нему возвращается. Может показаться, что Самсон весь погружен в работу мукомола. Но в иврите у слова с корнем — тхн- (литхон — «молоть») существует еще одно значение, напрямую связанное с сексом и появляющееся уже в книге Иова: «Пусть моя жена мелет на другого, и пусть другие издеваются над нею».[50] Это слово бытует и в современном израильском сленге, самом грубом. Оно могло стать причиной для легенд о том, как Самсон провел свои последние дни: Талмуд утверждает, что «каждый и всякий приводил к нему в дом узников свою жену, чтобы понесла от него».[51] Такая подробность, на первый взгляд пикантная, на самом деле выглядит как очередной способ издевательства над Самсоном: к нему относятся как к быку-производителю.

Но вот однажды его выводят из темницы и выставляют перед гогочущей толпой. «Владельцы Филистимские» ведут приготовления к великому жертвоприношению в честь своих богов — собираются возблагодарить Дагона,[52] отдавшего Самсона в их руки. Самсон стоит перед ними. Они оглядывают его в изумлении. Видимо, и поверженный он кажется чудом природы — и тем больше их восхищение перед осилившим его Дагоном. Насладившись этим зрелищем, филистимляне возвращают Самсона в темницу и продолжают пировать. А потом, разгулявшись, требуют, чтобы его снова вывели к ним: «пусть он позабавит нас». И вновь приводят его из темницы. «И он забавлял их». Здесь некоторые комментаторы трактуют это как «представление» с эротическим оттенком, потому что ивритский корень — цхк-[53] не раз употребляется в Ветхом Завете для описания сексуального акта.[54] В любом случае нет сомнения, что Самсона на глазах пирующих филистимлян подвергают различным унижениям.

Он слышит гогот и рев филистимлян, но увидеть ничего не может. Он там единственный сын Израилев среди трех тысяч филистимлян, мужчин и женщин, «смотревших на забавляющего их Самсона». Лишь один отрок стоит рядом с ним, держит за руку и водит его. В какой-то момент Самсон оказывается между столбами, на которых стоит дом. Самсон, прирожденный боец, тотчас чует, что ему выпал шанс. Он просит отрока, который водит его за руку, чтобы положил его руки на эти столбы, «…подведи меня, чтобы ощупать мне столбы», — говорит он, и от этого странного и редкого глагола — «ощупать» — исходит ощущение ласки, теплоты, осязаемости, до дрожи противоречащее тому, что Самсон собирается сделать. Отрок кладет его руки на столбы. И пальцы Самсона прикасаются к миру последним прикосновением, прощаясь и с самим осязанием, таким для Самсона важным. Наверное, эти пальцы вспоминают все — все, чего когда-то касались: разных людей и, конечно, женщин; льва и мед; лисиц и веревки; скалу, и ослиную челюсть, и источник; и блудницу, и ворота города; и Далилу.

«Господи, Боже! — взывает Самсон с болью в душе, — вспомни меня и укрепи меня только теперь, о Боже![55] чтобы мне в один раз отмстить Филистимлянам за два глаза мои». Это раздирающая душу мольба человека, знающего, что Бог оставил его, и уже понявшего, что он не сумел выполнить великую миссию, ради которой был сотворен. Тремя разными именами зовет в этот момент Самсон Бога: «Господи», «Боже» и «Властитель». Кажется, будто он пытается проникнуть в сердце Бога любым способом и напомнить Господу о Его решении, принятом, когда Самсон был еще во чреве матери; просит откликнуться на его мольбу, как откликнулся тогда на скале в Етаме, когда он лежал полумертвый от жажды.

В неведении, в отчаянии и надежде он изо всех сил обхватывает столбы — «два средних столба, на которых утвержден был дом», упирается в один правой рукой, в другой — левой. Что в нем творится в этот миг, миг предсмертный? Быть может, прикосновение к этой паре столбов вызывает в нем память об отце с матерью, и сразу поднимается старая боль из-за того, что никогда по-настоящему не было у него отца с матерью? Или к нему приходит понимание, что они всегда были парой,а он стоял между ними? А еще были пары лисиц и две створки ворот города Газа… И вот — последняя в его жизни пара — пара столбов, которые он хочет сокрушить с помощью Бога, чтобы на своем исходе истребить филистимлян.